Литературная игра составляла его жизнь. Автор охотно поворачивается к нам всеми гранями своего таланта: вот вам история про вампиров; а вот историческое приключение; а вот следующий по пятам дух мести; а не хотите ли прозаическое объяснение «внутреннего ока» — чаю зеленого надо пить поменьше. Формально эти осколки скрепляются обширными интересами и познаниями «собирателя» Гесселиуса, на самом же деле Ле Фаню возвращается к самым важным для него сюжетам, и это его личность скрепляет весь сборник — свою, а не Гесселиуса, многоликость и единство творческой памяти показывает он нам напоследок.
Специально для сборника написана «Комната в гостинице „Летящий дракон“» — приключенческий роман в миниатюре, напоминание о том вальтер-скоттовском жанре, от которого с сожалением пришлось отказаться. «Кармилла», незадолго до того опубликованная в другом сборнике и осознанно перенесенная в итоговый, — красавица-вампир, вампир женского пола, образ, на который он имел приоритет благодаря написанному четвертью века ранее «Спалатто». Ле Фаню хорошо понимал, что создал, как теперь бы сказали, «бренд».
Он основательно переделывает «Происшествие на улице Онжье» и получает «Судью Харботтла», многими реалиями и намеками связанного с «Домом у кладбища», одновременно с которым был написан тот ранний вариант. А рассказ «Watcher» («Наблюдатель») практически не меняется, если не считать заголовка — «The Familiar».
Familiar — член «фамилии», то есть близкий друг, родственник, частый посетитель. А еще — животное-талисман, ангел-хранитель в образе домашнего животного. Хорошее такое многослойное название. Зловещая ирония — губительный оборотень вместо животного-покровителя. Намек на «скрытый позор»: преследователь связан с жертвой непризнанными родственными узами. Но и «частый посетитель», «завсегдатай» — не чуждый — по крайней мере для автора — смысл. Без маскировки, без подстановки реалий и ненужных объяснений он вставил в сборник 1872 года рассказ 1851-го — рассказ тех счастливых времен, когда так легко казалось бродить по улицам города и сочинять. Этот рассказ переслал Гесселиусу ирландский священник — с другой фамилией, но тот же отец Парселл. После десятилетия «реалистических романов» о современной жизни в английском пейзаже Ле Фаню облетает те страны, куда влечет его свободная фантазия, — Франция, коварство и любовь! таинственная Штирия, приют вампиров! (удивительно ли, что герои-рассказчики новелл так молоды и легковерны?), — и возвращается в родной город. В тот Дублин, который он любил более всего, — в Дублин до его рождения, город-призрак, очертания которого Ле Фаню прозревал сквозь современные стены.
«Он достиг уже той безлюдной улицы, где над фундаментами едва возвышались незаконченные стены будущих домов».
Это было прощание. Он исписывал блокнот за блокнотом, почти не вставая с постели, как вспоминает его сын, галлонами поглощая тот самый вредоносный зеленый чай. Он знал, что настала пора уходить, и роман, законченный в том же году, озаглавил «Желая смерти». Расставался без горечи. Собирая прощальный свой сборник, в последний раз, украдкой, «князь-невидимка» тенью скользнул по улицам Дублина.
Л. СУММ
«Дом у кладбища» {1}
Роман
С вашего позволения, нижеследующие главы мы посвятим описанию событий, происходивших в Чейплизоде{2} лет сто назад. За сотню лет, что и говорить, немало утекло воды, ныне и мода другая, и обороты речи приняты иные, чем прежде. Табака в наши дни не нюхают, волос не пудрят, саки{3} и пасьянсы канули в Лету — и все же мужчины и женщины каковы теперь, таковыми были и век назад — это вам подтвердит (если пожелает) любой человек в почтенных летах, вроде вашего покорного слуги, которому довелось в свое время наблюдать арьергард старой гвардии, спешивший вдогонку остальному войску{4}, а также и вести с ним беседы.
В те дни старый Дублин мог по справедливости гордиться приветливым, ласкающим взгляд обликом своих предместий; Чейплизод же превосходил красотой едва ли не все прочие. Берега и долина Лиффи были покрыты садами и могучим старым лесом; лишь кое-где выстроившиеся по-военному в рад тополя вносили в эту живую, красочную картину немного порядка. Главная улица, с ее старыми домами, островерхими крышами и цветными парадными дверьми, излучала дух веселья и гостеприимства. Сразу позади заставы, там, где дорога сворачивала к возведенному на опорах мосту, который соседствовал с мельницей, первой встречала визитеров из Дублина гостиница под вывеской «Феникс» — также старинная и также весьма располагающая на вид. В задней гостиной «Феникса» регулярно в пять часов пополудни вкушали обеденную трапезу «Олдермены Скиннерз Элли»{5} — это был истинно консервативный клуб, зародившийся еще в прошлом столетии, во времена якобитских войн{6} (он объединял в себе сапожников, или портных, или франкмасонов, или любителей музыки). Здесь, в просторной, обшитой деревянными панелями комнате, они и восседали под покровительственным взором «великого и доброго короля Вильгельма»{7}, красовавшегося — при мантии, Ордене Подвязки{8}, парике и скипетре — над каминной полкой. В большом окне-фонаре, расположенном напротив камина, виднелся мирный и радостный пейзаж: река, нарциссы, пышная листва. В восхитительные летние вечера в гостиной неумолчно звучали шутки, задушевные разговоры, песни и мудрые речения. Увы! Давно уже ничего не осталось ни от гостиницы, ни от ее посетителей — все развеялось словно дым — тень дыма — пригрезившаяся тень дыма.
Недавно был разрушен «Дом Лосося», стоявший в другом конце главной улицы, — его называли так из-за вывески, в геральдике которой присутствовало изображение этой благородной рыбы. Он и два других здания были развернуты под прямым углом к дороге, в направлении Дублина, и смотрели фасадами на что-то вроде небольшой площади. Между площадью и садом, что граничил с насыпью на речном берегу, оставалось еще достаточно места для тракта и для Мартинз-роу. Так вот, «Дома Лосося» более не существует. Не то чтобы я в этом кого-нибудь винил. Допускаю, что дом насквозь прогнил и вот-вот оттуда сбежали бы даже последние квартиранты — крысы. Он, как выразился один из актеров по поводу слома Олд-Друри{9}, был снесен, дабы избежать неудобств, связанных с его самопроизвольным падением. Примите, однако, во внимание, что имеете дело с ворчливым, но безобидным старым хрычом, которому ненавистны всяческие перемены и который предпочел бы, чтобы все оставалось так, как есть сейчас, пока неизбежная великая перемена не постигнет его самого. Что поделаешь, если лежит у меня душа к местам, знакомым с детства, и к непритязательным памяткам прошлых поколений, — так уж дозвольте мне немного побрюзжать по поводу нынешних домовладельцев, поскольку они усвоили себе вкус к перпендикулярам, параллелям и бесцветному новомодному кирпичу и не склонны церемониться со старыми постройками.
