Никто не удивился новопришедшим, хотя шаги их - как бы женщины ни старались ступать осторожно - отдавались по белесому асфальту, точно барабанный бой. Внезапно крупная, ярко-красного цвета, пчела принялась описывать круги вокруг Каракатицы.
- Не шевелитесь, - прошептал шляпник - это пчела-воин-шпион, она может укусить без потери жала, а яд ее смертелен.
Каракатица оледенела, несмотря на жару; на нее словно вылили тонну холодной воды. Ужас ее сделался еще сильнее, когда насекомое медленно подобралось к Альбине. Та, улыбаясь, покачивая бедрами, открыла рот и высунула язык. Пчела села на него и начала собирать слюну. Насытившись, она изобразила жалом небольшой крестик на белой гортани Альбины, затем другой - на горле Каракатицы и молнией исчезла в направлении своего улья. По всем крышам поднялся шум, похожий на шорох дождя.
- Уф, - облегченно вздохнул человечек, - вы обе приняты! Аллилуйя! Не стану говорить, скольких контрабандистов и бандитов не пропустили наши стражницы. Без их разрешения чужой не может войти в город.
Каракатица подавила в себе ярость. Этот карапуз вот уже во второй раз осмелился без предупреждения подвергнуть риску жизнь ее подруги. Собственная жизнь не стоила для Каракатицы ни гроша, но Альбина... Черт! Увидишь мужчину - жди несчастья! И все же, когда этот жалкий карлик поднял металлическую штору и с ангельским лицом, с голубиными глазами, делая пригласительные жесты, провел их в обширное помещение, где табелями можно было сложить не меньше тысячи таких, как он, - в этот момент горькая слюна во рту Каракатицы сделалась сахарным сиропом.
- Спасибо вам, дон Амадо!
Человечек - теперь внушавший симпатию - повернулся лицом к ней, встал на цыпочки, подставляя лоб. Каракатица с отвращением наморщила нос - и вдруг ее сердце и губы будто связала прочная нить. Впервые в жизни она улыбнулась мужчине и, склонившись, растворяясь в облаке нежности, поцеловала его между бровей. Послышался хрустальный смех Альбины; она разделась и, сверкая в полумраке мраморными ногами, пустилась в пляс, кладя начало новому кафе-храму.
На мотоцикле защитного цвета Бочконогий ехал по шоссе в сторону севера. В его твердом конце собиралась кровь, пропитанная ненавистью. В правой руке дрожала наваха, сверкавшая от ненависти. Так что им управляли две эти оконечности тела: одна требовала удовольствия, другая - мести. Хотя андский ветер смел с плохой дороги все запахи, третья оконечность его тела, а именно нос, с необычайно развитым обонянием, улавливала следы пребывания бледной женщины. То был влагалищный, маслянистый, едкий, кисло-сладкий, лиственный, душистый аромат: аромат цветов плюща, открывающихся на рассвете. Ммммм!.. И тут невыносимый смрад изгнал Бочконогого из обонятельного рая. Из ноздрей показалась кровь. Послышались жалобные вопли: инспектор проезжал мимо фабрик рыбной муки. Он закашлялся, потерял равновесие и, вылетев из седла, перевернулся, словно кошка, чтобы упасть на четыре лапы возле самого обрыва; между тем, мотоцикл скрылся среди скал метрах в ста пониже. Оставив позади липкую вонь, заражавшую местность, инспектор побежал на пляж, чтобы погрузится в ледяные волны. Его рвало. Когда соленая вода вымыла мельчайшие частицы, источавшие зловоние, он энергично встряхнулся. Тело его на какой-то миг оказалось в ореоле золотистых капель. Бочконогий удовлетворенно заворчал: он нашел велосипед, оставленный в самом начале узкой тропы. Затем тщательно обнюхал его, от руля до шин, облизал седло, просевшее под тяжестью Альбины, и, движимый веселой ненавистью, скалясь по-собачьи, побежал по тропинке, скорчившись, опираясь на руки и ноги сразу... Вскоре бесконечные повороты и петли привели его в раздражение. Он уставился на север - свою цель - и свернул с дороги, чтобы двигаться по прямой. Взбешенный и удивленный, вечером, после многих часов рысистого бега, Бочконогий обнаружил, что вернулся в начало тропы. Здесь по-прежнему лежал велосипед, но теперь уже облепленный крабами.
Глава 5. Пчелы, птицы и псы
Помещение удалось подготовить за три-четыре часа. Это оказалось легко: по сути дела, его надо было только очистить. Выкинули прилавок, стулья, картонки, болванки, соломку, куски фетра, кучу мешков со шляпами. Все это убрали в подвал. Посередине обширного зала водрузили бывшую винную бочку - подмостки для Альбины. «Чем меньше делаешь, тем лучше выходит»,- как говорила Каракатица. Ни одна пылинка не должна была омрачать сияние белой жрицы. Амадо по-дурацки улыбался и повторял: «Да, сеньорита, одна тучка в небе - и день уже пасмурный». В чуланчике поставили электроплитку, чтобы греть мистелу, бутыль с аптечным спиртом, глиняные кувшины с корицей, ящик сахару. Притащили два матраса: побольше - для женщин, поменьше - для их компаньона, который неожиданно оказался неплохим рисовальщиком. Клуб решили открыть тем же вечером, безо всяких объявлений, не считая заманчивой вывески: «Мир танца».
В однообразном существовании городка малейшее событие производило эффект бомбы. После сиесты мужчины ходили по кольцевому бульвару, перемигиваясь между собой и кивая на вывеску; а женщины напускали на себя безразличный вид.
У Амадо нашелся старый граммофон и единственная пластинка - сборник грегорианских песнопений. Тонкие, высокие монашеские голоса, шедшие из самых яичек, не могли подвигнуть Альбину на соблазнительные телодвижения. Все же она забралась на бочку и, оцепенев, ждала, что звук проникнет во все поры ее кожи. Напрасно: глотки кастратов не были приспособлены для того, чтобы ввести ее в чувственный транс. Альбине это не понравилось, она засвистела - долго и пронзительно. Тут же с гор послышалось хлопанье сотен крыльев. Скоро помещение заполонила стая попугайчиков, маленьких, точно воробьи. Судя по хриплым голосам, все это были самцы. Они спустились на пол - получилось что-то вроде зеленого ковра - и начали подражать поющим. Пение попугаев породило в теле великанши озноб, пронявший ее до самых тайных глубин души. Увидев, как она изгибается, человечек задрожал, прикрыл свой член обеими руками и рухнул на колени - красный, напряженный, пылающий, полный стыда. Он только и смог воскликнуть - перед тем, как упасть в обморок:
- Простите, досточтимая Каракатица!
Та покраснела. Никогда ни один мужчина не называл ее так. Она тряхнула головой, пососала ус и вылила на Амадо стакан воды, дружески по нему похлопав.
- Ну, поднимайтесь! Сейчас клиенты придут!
Деллароза пробормотал в беспокойстве:
- Невозможно! Эту женщину нельзя показывать раздетой, она кого хочешь доведет до инфаркта!
Не прекращая плясать, Альбина высунулась наполовину из окна, выходившего в патио, сжала губы в трубочку и издала всасывающий звук. Рой красных пчел одел ее с ног до головы: смертельно опасные охранники!
