Джоанн Харрис - Страхослов

Уличный артист в костюме мрачной гориллы крутил ручку шарманки, а обезьянка в полосатой тельняшке неуклюже пританцовывала. На груди гориллы висела табличка, оформленная в стиле art nouveau[31], – приглашение в Театр Ужасов.

Его помощник – лицо обезьянки побрили и напудрили, поэтому на первый взгляд казалось, будто это человеческое дитя, – выглядел несчастным. Руки обезьяны были сложены, как на картинке с веселым морячком, и Кэйт увидела, что они сшиты на локтях и запястьях. Швы были свежими, мелкие капли крови падали на мостовую. Хвост несчастного создания тоже был закреплен нитками в нужном положении. Животное не плясало, а дергалось от боли под музыку.

Если бы уличный музыкант сотворил что-то подобное с животным в Лондоне, разъяренная толпа притащила бы его в полицейский участок – хотя он мог бы обойтись и хуже с ребенком, и никто бы и бровью не повел.

Кэйт достала маленький нож из манжета – она подготовилась к этой вылазке – и украдкой перерезала веревку, удерживающую обезьянку рядом с colonne Morris[32]. Существо бросилось бежать, высвободив руки и срывая с себя одежду, и юркнуло под ноги зевак.

Владелец пустился в погоню, но в громоздком костюме гориллы особо не побегаешь, вот он и споткнулся о вовремя выставленный зонтик.

Кэйт перевела взгляд с зонтика на его владелицу – та была одета в кимоно, украшенное золотыми бабочками, и шляпку с цветами. Сестра по «Ангелам Музыки»[33] одобрила ее вмешательство. Во время полевых исследований они не должны были выдавать знакомство друг с другом, но Юки едва заметно кивнула. Как и всегда, лицо Юки Кашимы[34] оставалось прекрасным и бесстрастным. Кэйт даже не подозревала, что эта женщина способна на сентиментальность, но затем вспомнила, что в Японии обезьяны считаются священными животными.

Юки прошла вперед, а Кэйт инстинктивно оглянулась в поисках второй своей тени и увидела, как та неодобрительно хмурится, стоя на противоположной стороне улицы. Клара была странной даже по меркам англичан. Что пришлось пережить Юки, Кэйт даже представить себе не могла, но ей проще было проникнуться теплыми чувствами к японке, чем к этой миссис Кларе Ватсон[35]. Возможно, красавица вдова была худшим человеком в их троице, зато она тоже работала на организацию, занимавшуюся восстановлением справедливости, – как именно эта организация работала, Кэйт еще предстояло выяснить.

И Кэйт, и Клара были рыжими. Наверное, парни редко дразнили Клару «морковкой» или «конопатой»: если Кэйт прятала короткую шевелюру под шляпки и платки, то Клара распускала волосы, и они роскошной огненной гривой рассыпались по ее плечам. Как часто бывает с рыжими, Кэйт страдала от веснушек на носу, а вот у Клары кожа была молочно-белой, безупречной, как у Юки во время официальных мероприятий, когда японка наносила на лицо традиционный толстый слой грима. Миссис Ватсон была на шесть дюймов выше своих сестер-ангелов, но смотрела на них свысока вовсе не поэтому.

Как бы то ни было, они должны были действовать сообща. Учитывая сложившиеся обстоятельства, Кэйт могла смириться с присутствием этой вечно чем-то озабоченной дамочки. Никто не становился Ангелом Музыки, если над ним не довлело Прошлое… Обычно недавнее прошлое, омраченное скандалом, риском и бегством. Они все покинули страны, где жили раньше, и осели в Париже. Клара, англичанка, никогда не ступавшая на землю Великобритании, жила в Китае, но впала в немилость у какого-то безумного мандарина и у колониальных властей. Ее интересовала тюремная реформа… Правда, ее цель состояла не в том, чтобы оградить несчастных заключенных от страданий, а в том, чтобы их муки стали куда более жестокими и эстетичными. Юки приехала из своей родной Японии, где за ее голову была назначена награда. О своих прегрешениях она предпочитала не распространяться – сказала лишь, мол, «раздала долги семейства». Кэйт перешла дорогу банкиру Генри Уилкоксу[36]. Для рубрики «Невинные жертвы современного Вавилона»[37] газеты «Пэлл-мэлл» она написала статью о том, как он пользовался услугами малолетних проституток. После этого его перестали пускать в престижные клубы, и в какой-то мере справедливость была восстановлена, хотя Кэйт предпочла бы, чтобы его на долгий срок отправили в тюрьму, где порядки устанавливала бы Клара Ватсон. После этого являвшиеся по его первому зову адвокаты и нанятые бандиты превратили Лондон в едва ли подходящее место для Кэйт.

Прежде чем уехать из Англии, Кэйт раздобыла рекомендательное письмо от Верховного Управителя клуба «Диоген»[38] директору агентства «Призрак Оперы». Чем клуб «Диоген» был для Великобритании, тем «Призрак Оперы» для Франции – тайная организация, созданная для раскрытия загадочных преступлений, не соответствующих компетенции (и компетентности) обычной полиции и спецслужб. Статус (временного) Ангела Музыки позволял обрести защиту. Кэйт была рада работать на человека, которого боялись больше любой акулы капитализма. Те, кто хотел отомстить наглым девицам, содрать с них кожу живьем, посмотреть, как Верховный Императорский Палач[39] отрубит им голову, или просто довести до банкротства иском о клевете, отступали, понимая, что этим они разозлят месье Эрика.

Никто не хочет, чтобы ему на голову упала люстра.

Юки словно невзначай постукивала по мостовой зонтиком – тот был для нее чем-то вроде фетиша, и она никогда не расставалась с ним после захода солнца, хотя в этом городе вечно моросило, и потому старый добрый английский дождевик был бы куда практичнее. Этим стуком Юки привлекла внимание Кэйт к нарисованным кроваво-красной краской следам. Шарманщик в костюме гориллы был первой «живой афишей», повстречавшейся ей на пути к Театру Ужасов. Следы – расположенные так, чтобы создавалось впечатление, будто тут шел раненый, – привели Кэйт к актеру, жонглировавшему черепами размером с яблоко.

На зазывале была маска из папье-маше. Кэйт уже не раз видела это лицо за последние пару дней – на плакатах, в журналах, на масках детей в парке и нищих, выпрашивавших су на улице.

Гиньоль.

Похоже, Париж полнился слухами об этом скачущем шуте. Люди говорили о его толстом брюхе, верблюжьем горбе, мерзком красном носе, чересчур широкой улыбке, ужасных зубах, нарумяненных щеках, белых перчатках, из которых торчали длинные острые когти, красно-белом полосатом трико, расшитом черепами, змеями и летучими мышами колете, всклокоченных седых волосах, башмаках с загнутыми носками, его остроумии, жестоких шутках, громких песнях…