Она позвонит Одри Уилкенсон.
Одри поможет ей понять, как быть дальше.
Тени, отбрасываемые Сотуфскими горами, уже расползались по долине, когда Одри Уилкенсон подъехала к воротам, ведущим в Эль-Монте. Хотя прошло уже четырнадцать лет с тех пор, как она впервые увидела этот уголок, до сих пор настолько отчетливо помнила все подробности, будто все произошло только вчера. Нельзя сказать, чтобы вход на территорию их земельного владения выглядел так же, как и в те времена, когда они с Тедом случайно наткнулись на него. Там, где раньше болтались лишь три провисших куска колючей проволоки, прикрепленных к полуобвалившимся столбам, а вход для скота представлял собой проем, перегороженный трухлявой деревянной балкой, теперь стоял сборный металлический забор высотою в четыре фута и простирающийся в обоих направлениях, насколько можно было видеть с дороги, до самого леса. Перегородка для скота была заменена двустворчатыми воротами, укрепленными на двух колоннах, изготовленных из местного камня, ворота венчала деревянная арка с вырезанным на ней названием ранчо.
Даже лес, растущий по обеим сторонам дороги, изменился: в течение первых двух лет своего пребывания здесь они с Тедом очистили его от бурелома и проредили деревья, так что самые величественные из них широко раскинули свои ветви, освобожденные от беспорядочно растущего молодняка, заполонившего всю территорию.
Ворота всегда были открыты, поскольку первое, что сделали Уилкенсоны, — распродали скот. Они решили вернуть этой земле первоначальный вид естественных лугов и лесов. Медленно, почти незаметно, год от года земля оправлялась от следов былых сельскохозяйственных работ. И сейчас возделанными оставались лишь два небольших поля, где выращивался корм для лошадей. Эль-Монте стало частным заповедником, тихим убежищем не только для Уилкенсонов, но и для обитающих там диких животных. Часть сохранившихся заборов предназначалась не для того, чтобы держать кого-либо взаперти, а чтобы путники знали, где начинается и где заканчивается частное владение.
Выехав на извилистую дорогу, ведущую к дому, и сбросив скорость своего «рейндж-ровера», Одри предвкушала знакомое чувство полного благополучия, которое всегда появлялось при возвращении на ранчо независимо от того, сколь долго она отсутствовала. Но когда Одри миновала последний поворот и перед ней возникла спокойная громада беспорядочно выстроенного бревенчатого дома, привычное чувство уверенности в счастливом возвращении домой на сей раз не охватило ее.
Вместо него возникло смутное ощущение тревоги, нависшего несчастья.
Остановив машину перед широким крыльцом парадного входа, Одри открыла дверцу, спрыгнула на посыпанную гравием площадку и с шумом захлопнула дверцу машины, оставив ключ в замке зажигания, как делал почти каждый в Сугарлоафе. Не давая себе в этом отчета, она остановилась, внимательно разглядывая дом, и, нахмурившись, пыталась определить точно, что же ее беспокоит. Просто предчувствие. Ничего подозрительного вокруг.
Дом ничем не отличался от того, каким он выглядел обычно, оба его приземистых крыла вытянулись в стороны от двухэтажного центра, построенного в виде буквы "V". Она потрясла головой, чтобы прогнать прочь тревожное чувство, взбежала по трем ступенькам на веранду, пронеслась по ней и резко распахнула входную дверь.
— Тед? Джо? — позвала она. — Есть кто-нибудь дома?
Тишина.
«Ничего странного, — решила она, бросив свою сумку на старый деревянный стул, стоявший сразу за входной дверью. — Джо, вероятно, еще на рыбалке, а Тед, несомненно, в сарае, занимается лошадьми».
Тем не менее ощущение несчастья не покидало ее, пока она, нахмурившись, обходила комнаты первого этажа в каждом крыле дома, а затем поднялась по лестнице на второй этаж.
Одри на мгновение остановилась на ступеньке, интуиция подсказывала ей, что на втором этаже, так же как и на первом, никого нет.
С растущим ужасным предчувствием Одри покинула дом и направилась через двор к сараю, внимательно вглядываясь в поле и лес за ним.
На поле было пусто.
Ни малейшего признака ни Теда, ни Джо или хотя бы Билла Сайкеса.
Она замерла на несколько мгновений перед открытой дверью сарая, прислушиваясь к беспокойным движениям лошадей в стойлах.
Если Теда, или хотя бы Джо или Сайкеса, не было внутри, почему тогда открыты двери?
А если Тед был в сарае, почему он не разговаривал с лошадьми, не успокаивал их, как делал это всегда, когда их что-то беспокоило?
Ее мрачное предчувствие сменилось страхом, интуиция пронзительно кричала, что если и случилось нечто нехорошее, то это произошло внутри сарая. Одри старалась успокоить напряженные до предела нервы, затем шагнула в открытые двери.
Она увидела его лежащим на спине в неудобной позе, голова неестественно повернута вправо, волосы спутаны, залиты темной липкой запекшейся кровью.
— Тед? — Единственное слово робко слетело с губ, разум не хотел принимать увиденное. В оцепенении она шагнула вперед. — Тед! — Одри стремительно бросилась к нему, на ходу выкрикивая его имя, и упала на пол вычищенного стойла. — Тед! Тед, скажи что-нибудь! — Одри схватила мужа за плечи, голова его повернулась на бок, взгляд остановился на ней. На мгновение, лишь на крохотное мгновение в ней шевельнулась надежда.
С ним все в порядке!
Он просто упал и ударился головой, но с ним все в порядке!
В ней еще теплилась надежда, она ухватилась за нее, как утопающий хватается за соломинку, но стоило ей внимательно посмотреть Теду в глаза, как надежда исчезла так же быстро, как и появилась.
Его глаза, ясные, темно-синие, были безжизненны.
Все, что Одри смогла в них увидеть, был немигающий, застывший взгляд смерти.
Она не могла сдвинуться с места, взгляд ее был прикован к мужу, она пыталась понять, что произошло.
Затем подняла глаза, затуманенные слезами, и увидела оборванные кожаные ремни, свисающие с угловых столбов стойла.
— Нет... — вырвалось почти беззвучно из сдавленного спазмами горла. — Это не могло произойти.
Не с Тедом.
Невозможно, чтобы с Тедом.
Он умел обращаться с животными, у него был особый, внушающий доверие, подход к любому живому существу, она сама почувствовала эту его удивительную способность в первые мгновения их встречи.
Все, что ему надо было сделать, это поговорить с животным или положить на него свою добрую руку, и...
Чувствуя, как судорожные рыдания сжимают грудь, Одри Уилкенсон с трудом встала на ноги и, шатаясь, пошла к двери. Казалось, это займет вечность, с каждым шагом ее боль усиливалась. Затем она выбралась из сарая, и горе, клокотавшее внутри и требовавшее выхода, исторгло из ее горла вой, разорвавший тишину надвигающегося вечера.
