Снег за стеной пронзительно взвизгивает, потом снова и снова. Нет, ничего мне не почудилось. Здесь он, здесь!
Выключаю свет, поворачиваюсь к большим овальным иллюминаторам холла – и замираю.
Он стоит и смотрит на меня, упершись руками в стекло. Лица не видно, различимы лишь угольно-черные провалы глазниц и яма рта.
Включаю свет – он шарахается прочь и быстро уходит из светового пятна, но я успеваю заметить, что мой визитер был без верхней одежды…
* * *
Каюсь, я поддался эмоциям и совершил профессиональную ошибку. Едва заслышав шаги, нужно было залезать в «кот», брать парализатор и выходить наружу. Нужно было задерживать того, кто приходил к модулю, обездвиживать в случае сопротивления, затаскивать внутрь и тут уже разбираться, кто, что и как.
Но шеф или русский народ правы – у страха глаза действительно велики. Я испугался, промедлил, и он – или она? – вновь сумел уйти.
Завариваю кофе. Сна теперь ни в одном глазу – меня буквально трясет от нервного возбуждения. Нужно перекусить и сделать витаминную инъекцию. Транквилизатор тоже не помешал бы, но я боюсь, что он снизит восприимчивость, а это мне сейчас ни к чему.
Черт, где же коптер? Нет, вру, сейчас меня более всего волнует совсем другой вопрос – почему тот, кто приходил, был не одет? Я не сумел догнать его – пока одевался, пока выбирался из шлюза, он успел укрыться в трещине и запереться. Я вновь стучал в дверь, но безрезультатно.
От станции до трещины довольно прилично, метров триста. Преодолеть это расстояние без специальной экипировки при температуре ниже минус семидесяти без ущерба для здоровья проблематично. На такое может пойти только ненормальный. Или застигнутый крайними обстоятельствами. Но эти самые крайние обстоятельства подразумевают, что человеку нужна помощь, а мой визави от помощи бегает.
Он меня боится?
Есть еще пара волнующих меня вопросов: почему он один? Или они ходят сюда по очереди? Но это вопросы второй очереди, с ними будем разбираться позже.
Глотаю горький кофе, морщусь – дешевая синтетическая гадость. А у Вики есть настоящая арабика, ароматная, горячая, терпкая, как сама Вики…
Вместе с раздражением приходит понимание – чтобы получить ответы на большинство вопросов, нужно садиться в засаду. Иного выхода нет.
Что ж, это вполне реально и выполнимо. Я размещусь у входного блока трещины и буду ждать. Аккумуляторы «кота» зарядились, их хватит на пять-шесть часов. Решено, выступаю через полчаса, а сейчас – бриться, чистить зубы, умываться. То, что здесь в это время года не бывает рассвета, вовсе не повод уклоняться от ежеутренних ритуалов, да и шеф не зря говорит: «Солдат шилом бреется, дымом греется, а всех удалей». Я вовсе не солдат, совсем не солдат, но то, что русские именуют странным словом «удаль», мне сейчас не помешает.
Открываю дверь в санблок, смотрю на свою физиономию в зеркале. Физиономия мне категорически не нравится – мешки под глазами, уголки рта сползли вниз, а главное – в глазах читается какая-то пугающая безысходность, как у брошенной собаки.
Чтобы подбодрить себя, вслух произношу:
– Все нормально, Йохан…
Звуки собственного голоса неожиданно пугают – сердце колотится в ушах зулусским барабаном, спина холодеет.
К дьяволу все! Пускаю воду, достаю из несессера зубную щетку (руки не дрожат, не дрожат!), тюбик с пастой. Над моим левым плечом через незакрытую дверь видно самый дальний иллюминатор холла. Я чищу зубы и в какой-то момент понимаю, что у этого иллюминатора с внешней стороны стоят два человеческих силуэта – и наблюдают за мной…
* * *
Я едва не погубил все – себя, дело и этих несчастных. Переоценка сил зачастую страшнее малодушия.
Вывалившись наружу в одном форменном шерстяном комбинезоне, с пеной от зубной пасты на губах и со парализатором в руках, я бросился в обход модуля, выкрикивая что-то бессвязное. Мне удалось заметить, как они, нелепо раскачиваясь и размахивая руками, ковыляли к трещине. А потом холод сковал меня незримыми цепями так, что я потерял способность двигаться. Минус семьдесят два – это очень серьезно.
Дыхание со свистом вырывалось изо рта, все вокруг окутывал пар. Я потерял ориентацию в пространстве, перестал понимать, где я нахожусь и что происходит. Сознание угасало. По его краю скользнула мысль, что я попал под низкотемпературный удар и без сторонней помощи погибну в течение нескольких минут.
Вспомнились строки из «Наставления по технике безопасности при выходах за пределы помещений в период низких и сверхнизких температур»: «При температуре ниже минус 70 °C пребывание на открытом воздухе более 10–15 минут даже в специальной климатической одежде затруднено из-за опасности обморожения конечностей и дыхательных путей. Так, при температуре минус 70 °C и ветре 5 м/сек уже через 10–13 секунд обнаженные кисти рук начинают сильно болеть, а через 35–40 секунд наступает онемение. Теплопотери с поверхности органов дыхания возрастают в несколько раз за счет нагревания морозного воздуха и его увлажнения, поскольку в Центральной Антарктиде абсолютная влажность воздуха в зимний период приближается к нулю». Там еще что-то было про обморожение связок и легких, про мучительный кашель и немедленную госпитализацию.
В моем случае никакой госпитализации не ожидалось. Было больно, болел каждый палец, каждый сустав, словно их сжимали в тисках, и я кричал от этой боли, но внезапно боль ушла, пар развеялся, и я увидел в вышине полупрозрачные сполохи полярного сияния, а сквозь них – звезды, холодные и немые. Они были похожи на глаза давно умерших людей, и в их взглядах я прочел укоризну и сожаление.
«И мы были как ты, и ты будешь как мы», – словно бы говорили мне они.
Руки, ноги, лицо, шея – все онемело. Темнота, косой луч прожектора, чуть светящиеся снега и тонкий свист ветра, точно где-то далеко одинокий музыкант играет на флейте. Произведение, которое он исполняет, называется «Симфония последнего вздоха». Те, кто его слышал, как правило, не могу наградить исполнителя аплодисментами.
Визг снега ударил по ушам, прервав агонию. Он приближался, медленно, но неотвратимо. А потом надо мной возникло человеческое лицо. И увидев его, я закричал уже не от боли, а от страха.
И этот страх вернул меня к жизни, этот страх по каким-то неведомым мне нервным окончаниям передал сигнал надпочечникам, и те выбросили в кровь такую дозу адреналина, что организм ожил, скованные холодом мышцы заработали и я, полумертвый, вскочил и бросился прочь.
Я бежал потому, что у человека, который подошел и нагнулся надо мною, было съедено лицо, а в раскрытом рту отсутствовал язык…
* * *
Наступает вечер. Я вроде бы пришел в себя, но следует признать – выжил я чудом. Руки и ноги сильно обморожены, ледяной воздух сжег гортань и, кажется, пострадали легкие.
