Молодой человек с собачьей преданностью посмотрел на хозяина.
— Я знаю, Менахем, ты никогда не давал поводов для недоверия, — похвалил его Хасдай. — А теперь о деле.
Министр рассказал юноше о чудесных новостях и объяснил суть предстоящей работы, отчего секретарь пришел в восторженное состояние духа. Между ними воцарилось полное взаимопонимание, которое достигается появлением общей желанной цели и стремлением к ее осуществлению. Больше всего времени заняло написание хвалебного акростиха с зашифрованным в нем ключевым словом «единение», выражавшим надежду на объединение разрозненных еврейских общин в сильное иудейское государство. Хасдай интересовался устройством Хазарии и, в свою очередь, сообщал царю Иосифу сведения об Испании и, особо, о Кордове.
Секретарь, прикусив от старания нижнюю губу, выводил на дорогом пергаменте мастерски заточенным гусиным пером лучшего качества, сухим и жестким из-за обжига в песке, древнееврейские буквы, складывающиеся в слова и предложения. Вельможа прохаживался по комнате и медленно, сосредоточенно диктовал, тщательно обдумывая каждую фразу. Время от времени он останавливался, потирал пальцами лоб у переносицы, тогда Менахем, готовый прийти на помощь патрону, вопросительно поднимал на него глаза. Густые чернила, изготовленные из наростов на листьях дуба, чернильных орешков, вишневого клея и меда, обещали сохранить яркость на многие века для далеких потомков. [17]
Через неделю, вместе с отбывающим караваном, Хасдай провожал единственного человека, к которому испытывал теплые, почти отцовские чувства. Погода стояла отменная. Ранняя весна, солнечная, но еще не жаркая, предвещала приятный путь. С грустным чувством министр обнял юношу и отвернулся, украдкой вытирая глаза.
— Знайте, в вашем лице я нашел отца и друга, — растроганно отозвался Исаак.
Хасдай еще раз крепко обнял воспитанника.
— Возвращайся, мой мальчик, я буду ждать, — прошептал он.
Караван двинулся по пыльной дороге. Исаак, мерно покачиваясь на верблюде, несколько раз оборачивался. Щурясь от яркого света и прикрывая глаза рукой, он искал глазами знакомую фигуру. Сердце сжималось от неизвестности. Что ожидало его впереди? Сможет ли он вернуться к Хасдаю?
Прошло полгода с того памятного весеннего дня, как юноша отправился в далекую Византию. Новые земли и чужие народы, их населяющие, другая, иная жизнь, о которой, еще совсем недавно, он ничего не знал, — все удивляло его. С огромным интересом Исаак расспрашивал своих попутчиков, считавших путешествие обычным делом. После многих месяцев нелегкого пути молодой иудей увидел стены величественного христианского Константинополя, находящегося на перекрестке дорог и истории, соединяющего Европу и Азию. Этот блестящий город, покровительствующий культуре и науке, взрастивший первый европейский университет, не мог не очаровать любознательного Исаака. Прибыв в Константинополь и устроившись на постоялом дворе, рекомендованном ему купцами, он прежде всего поспешил во дворец, чтобы попасть на прием к императору Константину. Полномочное письмо, данное юноше Хасдаем, помогло добиться благосклонности придворных и, вскоре, желанной аудиенции. Дамы и кавалеры восхитили его своей элегантностью и красотой одежд. Собственный наряд, на их фоне, показался Исааку бедным и невыразительным. Кавалеры, в тончайших шелковых туниках, окантованных золотой или серебряной вышивкой, поверх надевали лацерну, своеобразный плащ, перекидывающийся через левое плечо и закреплявшийся на правом красивой крупной застежкой, украшенной драгоценными камнями. Как правило, лацерна шилась из узорчатой парчи и оторачивалась золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Дамы показались юному страннику настоящими богинями. Их вышитые туники, перехваченные у талии узкими, расшитыми жемчугом и серебром поясами, подчеркивали стройность и красоту фигур, а верхняя накидка, пелла, являлась настоящим произведением искусства. Такое великолепие он видел впервые. Оробевший и потерянный, Исаак предстал перед императором. Константин, заметив смущение кордовского посланца, ободряюще улыбнулся юноше и, любезно поинтересовавшись здоровьем халифа, принялся расспрашивать об Испании. Узнав о цели приезда Исаака, он благосклонно принял щедрые дары Хасдая, однако, внимательно прочитав письмо, ответа так и не дал, предложив юноше свое содействие в изучении достопримечательностей города.
Вот уже несколько дней рассматривал молодой иудей архитектуру прекрасной христианской Византии. Исаак был потрясен монументальностью собора Святой Софии, увенчанного огромным куполом. Восхищался его не имеющей сравнения мозаикой на золотом полу, сказочными яшмовыми колоннами и неземной красоты стенами. Проникаясь почтительным уважением к православной культуре, юноша стал размышлять о неизвестном, отвергаемом его соотечественниками христианском Боге. Ранним воскресным утром он тоскливо бродил по городу, не зная, чем бы себя занять. Внезапно ему пришла в голову любопытная идея: побывать на службе в Софийском соборе. Зачем, Исаак и сам точно не знал, но смутное чувство вины все же закралось в душу. Завернувшись в неприметный черный плащ, юноша приблизился к входу и остановился на ступенях.
— Зачем я пришел? — недоуменно пробормотал он. Досадуя на самого себя, Исаак развернулся, намереваясь поскорей уйти, но тут с высоты… Что это?! Посланец Хасдая замер, весь превратившись в слух. Чудо! Волшебный язык колоколов! С ним разговаривало Небо! Юноша задрожал от восторга. Его сердце горячо отозвалось на призыв. Прежняя нерешительность бесследно исчезла. Исаак расправил плечи и смело шагнул в распахнутые врата.
Никогда в жизни он не видел ничего подобного. Каждое произнесенное слово находило отзвук в его душе, ангельское пение заставляло трепетать.
— Господи, благодарю, — со слезами на глазах прошептал Исаак, ощутив себя путником, вернувшимся в родной дом.
— Неужели ты готов отречься от веры своих отцов?! Вероотступник! — гневно возопил внутренний голос.
Не помня себя от ужаса, юноша бросился к выходу, физически ощущая силу, толкавшую его в спину. Только оказавшись на улице, он смог немного успокоиться. По дороге на постоялый двор Исаак размышлял, почему чужой храм произвел на него столь ошеломляющее, неизгладимое впечатление. Промучившись несколько дней, воспитанник Хасдая склонился к спасительной мысли о высоком эстетизме собора и собственной восприимчивости ко всему прекрасному. Казалось, все закончилось, и жизнь вновь вошла в привычное русло. Но мир неузнаваемо преобразился — расширился, просветлел. Нет, он не сделался другим, изменилось отношение к нему самого Исаака. Враждебность к православию, подогреваемая взращенной с детских лет гордыней, сменилась желанием узнать отверженную его народом, веками преследуемую веру. Ночами юноше снился один и тот же сон. Он стоял на коленях и, не смея поднять глаз, горько плакал. О чем? О страданиях христианского Бога, распятого на Кресте? Или о собственной жизни? Однако, просыпаясь, Исаак удивлялся поселившейся в душе тихой, светлой радости. Люди, среди которых он жил, не представлялись больше чужими. В каждом юноша находил доброту и искреннее участие.
