— Нет…
Он не смог удержать это слово в себе. Он все еще смотрел на дом. Голова раскалывалась. Он увидел, что все вокруг идет волнами. Я болен, подумал он.
— Я болен!
Он прокричал это. Рядом не было никого, кто мог бы услышать. Он стоял, пристально глядя на дом. Она уезжает навсегда, сообщило его сознание.
Ну и хорошо! Я буду писать, писать, писать. Он позволил этим словам просочиться в голову и затмить все остальные.
В конце концов, у человека есть право выбора. Он посвящает жизнь либо работе, либо жене, детям и дому. Сочетать это невозможно, во всяком случае, не в наше время и не в его возрасте. Не в этом безумном мире, где Бог идет после богатства, а достоинства после достатка.
Он глядел в сторону, когда автобус в зеленую полоску перевалил через далекий холм и начал приближаться. Он сунул портфель под мышку и полез в карман пальто за жетоном. В кармане была дырка. Салли должна бы была ее зашить. Что ж, теперь она ее никогда не зашьет. Но какая, в сущности, разница?
Уж лучше я сохраню в целости свою душу, чем одежду, которую ношу.
Слова, слова, думал он, когда автобус остановился перед ним. Сейчас они протекают сквозь меня, потому что она уходит. Является ли это свидетельством того, что именно ее присутствие раньше закупоривало каналы, по которым идет мысль?
Он кинул жетон в монетоприемник и, покачиваясь, прошел через весь автобус. Миновал знакомого преподавателя, рассеянно ему кивнув. Упал на заднее сиденье и уставился в противный, покрытый резиной пол.
Это прекрасная жизнь, продолжал надрываться разум. Я так ею доволен, своей жизнью. И своими великими и благородными достижениями.
Он на секунду открыл портфель и заглянул в толстый проспект, который составил с помощью доктора Рэмси.
Первая неделя. 1. Пьеса-моралите «Каждый человек». Обсуждение. Чтение избранных отрывков из «Хрестоматии классической литературы для первого курса колледжей». 2. «Беовульф». Чтение. Семинарское обсуждение. Двадцать минут на подбор цитат без предварительной подготовки.
Он сунул стопку бумаги обратно в портфель. Меня от этого тошнит, подумал он. Ненавижу все это. Классическая литература стала моим проклятием. Я начинаю истово ненавидеть само упоминание о ней. Чосер, поэты Елизаветинской эпохи, Драйден, Поуп, Шекспир. Можно ли придумать большее оскорбление для человека, чем заставить его ненавидеть эти имена, потому что он должен делиться ими с тупоумным отребьем? Потому что он должен сокращать их произведения, делая их удобоваримыми для олухов, которым впору рыть канавы?
Он вышел из автобуса и двинулся по длинной, уводящей вниз по склону холма Девятой улице.
Он шел и чувствовал себя кораблем без парусов, брошенным на произвол многочисленных течений. Он ощущал себя отдельно от города, от страны, от мира. Если бы кто-нибудь сказал мне, что я призрак, думал он, я был бы склонен поверить ему.
Что она делает сейчас?
Он задавался этим вопросом, пока дома проплывали мимо него. О чем она думает, пока я стою тут и городок Форт проплывает передо мной, словно призрачные театральные декорации? Что сейчас у нее в руках? Какое выражение застыло на ее миловидном лице?
Она одна в доме, в нашем доме. В доме, который мог бы быть нашим. А теперь это просто шелуха, пустая коробка для мебели, сделанная из досок и металла. Ничего, кроме неодушевленной материи.
Что бы там ни говорил Джон Мортон.
Со всеми его разделениями золотых пластин, пробирками и Всевышним Микроскопом. При всей своей высокоэрудированной болтовне и таблицами логарифмов преподает он всего-навсего ведовство. Просто идиотизм. Идиотизм, из-за которого этот осел, Чарльз Форт, обременил мир своими туманными фантазиями. Идиотизм, сподвигнувший этого кретина миллионера облагодетельствовать здешние края — возвести на засушливой почве громадные каменные здания и устроить настоящий зоопарк с глядящими круглыми глазами учеными мужами, которые вечно выискивают философский камень, пока прочие клоуны взрывают мир прямо у них под ногами.
Нет, в мире нет ничего правильного, думал он, проходя под аркой и оказываясь в просторном зеленом кампусе.
Он поглядел на огромный Центр физико-биологических наук, на гранитный фасад, поблескивающий в лучах утреннего солнца.
Она сейчас вызывает такси. Он посмотрел на часы. Нет, Она уже едет в такси. Едет по молчаливым улицам. Мимо домов, через торговый квартал. Мимо зданий из красного кирпича, выплевывающих из себя селян и студентов. Через городок, являющий собой попурри из изощренного и неотесанного.
Вот сейчас такси поворачивает на Десятую улицу. Теперь тащится вверх по холму, переваливает на другую сторону. Плавно подъезжает к железнодорожной станции. Теперь…
— Крис!
Голова его резко повернулась, тело вздрогнуло от удивления. Он поглядел на широкие двери Корпуса ментальных наук. Оттуда выходил доктор Мортон.
Мы вместе ходили в школу восемнадцать лет назад, подумал он. Однако я питал к точным наукам очень небольшой интерес. Предпочитал даром растрачивать время на вековую культуру. Вот почему я младший преподаватель, а он доктор и возглавляет свое собственное отделение.
Все это вихрем пронеслось в мозгу, пока доктор Мортон подходил, улыбаясь. Он похлопал Криса по плечу.
— Привет, дружище, — сказал он. — Как дела?
— А как они обычно?
Улыбка доктора Мортона угасла.
— Что-то случилось, Крис? — спросил он.
Я не стану рассказывать тебе о Салли, подумал Крис. Уж лучше умереть. От меня ты об этом никогда не узнаешь.
— Все как обычно, — ответил он.
— Ты еще на ножах с Рэмси?
Крис пожал плечами. Мортон бросил взгляд на большие часы на фасаде Корпуса ментальных наук.
— Слушай, — начал он, — а чего мы здесь стоим? У тебя же занятия только через полчаса?
Крис ничего не ответил. Он хочет пригласить меня на чашку кофе, подумал он. Хочет осчастливить меня новой порцией своих завиральных теорий. Хочет использовать меня в качестве жилетки, чтобы поплакаться о своей ментальной карусели.
— Давай пойдем выпьем кофе, — сказал Мортон, беря Криса под руку.
Они прошли несколько шагов в молчании.
— Как Салли? — спросил затем Мортон.
— Прекрасно, — ответил он ровным тоном.
— Отлично. О, кстати. Может, я зайду к тебе завтра или послезавтра за книгой, которую забыл у вас в четверг.
— Заходи.
— Что мы там говорили о Рэмси?
— Лично я ничего.
Мортон пропустил это мимо ушей.
— Ты не думал о том, что я тебе говорил? — спросил он.
— Ты имеешь в виду свою сказочку о моем доме… Нет. Я не думал об этом больше, чем оно того заслуживает, то есть не думал вообще.
