Ознакомительная версия.
Заодно она объяснила внуку, что поляком быть лучше, чем евреем. Баба Лиза к тому времени померла, и некому было предложить другие варианты…
Играя в одиночестве, Марек исследовал все проходные дворы, а потом, уже после бабкиной смерти, проходил иногда знакомыми маршрутами, проверяя, все ли открыто и доступно.
Сейчас он бежал за девчонкой, потому что было в глубине квартала одно подлое место — с виду арка, выводящая на параллельную улицу, а на самом деле замурованный тупик.
А слева имелась совершенно неприметная дверь. Она пряталась за высокой серой башней с бойницами. Вот именно так безумный архитектор позапрошлого века устроил черную лестницу — витую и в башне. И кляла же его прислуга, таская наверх кошелки с продовольствием и мешки с дровами!
Несколько шагов, три или четыре из той полусотни, что отделяла его от бегущей девчонки, он пролетел вслепую — увидел треугольно раззявленный мешок, раззявленный по-хитрому, со вставленными полешками-распорками, и собственную руку, сующую туда поленья. Отец научил его грамотно укладывать мешок, таскать дрова на второй этаж и топить бабкину комнатную печь — на кухне к тому времени уже был газ. Особенно ярко увиделось поленце с отставшей берестой — толстой сухой берестой, замечательной для быстрой растопки.
— Стой! — опять позвал он. — Тупик же, говорят тебе!
Тут она обернулась.
Марек махнул рукой — сюда. Она поверила и свернула влево.
Тут же во дворе стало светло. Тот, на кабриолете, с лихого разворота ворвался и, не разбирая дороги, пронесся до самой арки. Фары уперлись в нее, что-то громко скрежетнуло и грохнуло.
Но Марек и девчонка уже были на лестнице.
— Стой, где стоишь, — велел Марек. — Я посмотрю.
Он подкрался к узкому окошку. Машина почти не была видна, только кусок капота. Потом она шевельнулась. Хозяин осознал, в какую передрягу вляпался, и задом-задом пытался выехать со двора. Наконец появилась его темная голова. Одна.
Ее рядом не было.
Где-то он ее выпустил, прежде чем погнаться за битой девчонкой. И сам тоже хорош — рожа ободранная.
С третьего захода кабриолет выбрался на улицу.
Девчонка, глядя на эти маневры, достала из крошечной сумочки, висевшей через плечо, мобилку.
— Костик, это я, ты где, приезжай за мной скорее, у меня тут такая засада, — быстро-быстро заговорила она. — Что? Ну да, знаю, час ночи, нет? Что? Ну и пошел ты знаешь куда?!
— Третий час, — сказал Марек, хотя его не спрашивали.
— Третий? — девчонка, видимо, до сих пор не осознавала, что тут же, на лестничной клетке, стоит невысокий плечистый парень, с легкой курчавинкой, с лицом узким и точеным на библейский лад, но при этом светловолосый и светлоглазый.
— Почти половина третьего, — и Марек шагнул к ней, чтобы показать циферблат часов.
Лестничная площадка между этажами была шириной чуть побольше метра. Девчонка шарахнулась.
— Если ты только ко мне притронешься — закричу!
— Да кому ты на фиг нужна? — как можно удивленнее спросил Марек.
Только теперь до него дошло, что девчонка пьяновата.
Она же нашла в мобилке еще один номер.
— Леша? Леша, это я, Ася! Слышишь? Ася! Аська! Леша, ты можешь за мной приехать к «Марокко»? Леша!..
Очевидно, собеседник вырубил телефон.
Надо будет как-нибудь днем заглянуть в это самое «Марокко», подумал Марек, и оценить обстановку. Не иначе, как там пальмы в горшках и фальшивые попугаи к ним привинчены.
Где-то когда-то он уже видел пальму с игрушечным попугаем и знал же, что птичка пластмассовая, обклеенная куриными перьями, а никакое не чучело, однако накатила брезгливость, и его чуть не стошнило.
Впервые это случилось, когда он совсем маленьким заскочил на бабкину кухню и увидел куриные потроха…
А девчонка выковыривала кровь из-под ногтей…
Марек кинулся вниз по лестнице.
Он не мог смотреть на это яростно раскрашенное личико, на острые модные жгутики темных волос и на блестящую маечку, под которой рисовалась грудь без всякого бюстгальтера, тоже не мог смотреть, потому что видел длинные, неприятно длинные белые пальцы с черными ногтями…
Ему удалось справиться с собой, и он встал посреди двора, сцепив перед собой руки и бормоча что-то такое, из формул своего личного аутотренинга. Обычно ему помогало, когда он вызывал в памяти картинку со свежими, в крупных каплях дождя, цветами, сиренью или розами. Банально, да, но если помогает?
Потом Марек пошел прочь.
Ему было любопытно, вызовет ли девушка хоть какого идиота на машине, а если не вызовет — то куда денется, но гораздо любопытнее — что это за тип на кабриолете и какие у него отношения с ней. Если она в будничной своей кофточке идет с ним ночью в клуб, в это самое дурацкое «Марокко», а потом он куда-то ее быстренько отвозит, чтобы помчаться за дурой Аськой, то ведь, наверное, интимом и не пахнет?
Дура же Аська тоже вышла во двор. И тот, с кем она сейчас говорила по мобилке, вряд ли был рад звонку.
— Ты мудак, ты психопат! — восклицала она. — Тебя в дурдом пора! И не ищи меня больше никогда! Что? А я тебя не люблю! Понял? Я тебя не люблю! Ну и люби дальше!
Ого, подумал Марек, вот ведь страсти-мордасти! Это у них, значит, любовь такая интересная.
Как сказала бы она — всяко бывает…
Он взялся за лоб.
Вот сейчас голова должна была стать легкой, а тело — поплыть, поплыть… Сколько там, в голове, теперь градусов? Уже, наверное, за тридцать восемь. Кофе сделал все, что мог. Теперь — домой и спать, спать…
Утром все-таки нужно быть в форме.
* * *
— Ну, привет, — сказал Марек голому, уже не удивившись его присутствию во сне. Голый стал постоянным персонажем, хотя являлся всего-то в третий раз.
— И тебе.
— Простирал бы ты это, что ли, — предложил Марек. Ему показалось, что голый мужичок пытается ладонями согнать с ткани налипшую коричневую глину.
— Ризам надлежит быть грязными, — отвечал тот. — А у меня, гляди, все еще чисты.
— У тебя крыша едет, ничего себе чисты, — возразил Марек.
Тряпье, разложенное на песке, было рябым, пятнистым, иные пятна бугрились, на иных слой грязи потрескался, но запаха от них Марек не ощутил и даже задумался — а был ли у него когда сон с запахами?
Он знал, что сейчас живет во сне, но ничего страшного не происходило, и потому силком выдираться из видения он не стал.
— А он вон сказал — белые у тебя ризы, отчего они белые? Оттого, что замарать их побоялся, грешно идти в замаранных. Так я говорю. Белизной он меня и покарал…
— Кто тебя покарал?
Это они во сне говорили впервые. И сразу перешли на ты, хотя голый, разглаживавший ладонями одежду, похожую на родительскую простыню, был уже немолод, тело имел старое, хоть и поросшее черным без седины волосом, а тощее и обвисшее.
Ознакомительная версия.
