Бронзовый колокольчик сыграл клиенту заведения грустную прощальную мелодию, когда тот его покинул.
— 3 -
На улице Филиппа Ирнеева встретили 28 градусов жары и уставившаяся на него дебелая полублондинистая девица в кроссовках, в тонких блекло-лиловых брючках с застежкой «молнией» на мужскую сторону, в синем топе над кисельным пузцом с наметившимся целлюлитом. Она прицельно прищурилась и тряхнула пегими недокрашенными волосами.
Полуденное майское солнце не доставало под арку между домами прошлого века и послевоенной архитектуры, сработанной в Дожинске безвестными пленными немцами. В полутенях колоннады Филиппу не составило большого труда качнуться на мягких каблуках, пошевелить плечами и стереть с лица довольную улыбку, чтобы в мгновение ока смолк язык тела.
Сию же секунду он становится категорически невидим для сексуально-озабоченной уродины. Сообразив, что интересный брюнет в темных джинсах и белой рубашке ей просто-напросто привиделся из-за жарищи, она тяжело перевалилась с носков на пятки, повернулась и, неприлично наклонившись, стала копаться в сумке.
Филипп от нее отвернулся. Тренировать наблюдательность на дряблых ягодицах, немилосердно перетянутых резинками толстых трусов, ему как-то не хотелось. Право слово, без нательных подштанников она бы не смотрелась столь непристойно.
Вдруг краем глаза Филипп ухватил какую-то нелепую несообразность. Повернул голову и понял: он не видит ни самой фундаментальной двери в кофейню «Убежище» с медными полосами, ни латунного фонаря над входом. Вместо всего исчезнувшего неизвестно куда великолепия Филипп тупо упирался взглядом в гладкую, недавно оштукатуренную стену дома.
«Вот тебе и на раз! Галлюцинации в виде провалов в зрительном поле начинаются, так их и разэдак», — к констатации проблем со здоровьем Филипп присовокупил длиннейшее испанское ругательство.
«Ни… трах-тарарах, в кохонес и кабронес! не видишь, зато слышится разный бред. Ну дела, мадре миа».
В самом деле, на грани слышимости им воспринимался некий неприятный хруст, тихий грохот, точнее, скрежет, как если бы кто-то принялся разгрызать фарфоровую чашку железными зубами.
Странные скрежещущие звуки отнюдь не исходили от девицы в одутловатых трусах. Лиловая задница, путаясь руками в двух жидких сиськах, до краев переполнивших бюстгальтер третьего номера, громко сопела, вполголоса чертыхалась и ковырялась в безразмерной дамско-хозяйственной сумке.
«Ну чего ты там, дура, копаешься. Пора бы и найти. Ищите и обрящете!» — Филипп в молчаливой ярости обрушил на объемистые лиловые ягодицы евангельскую цитату. И, о чудо! Противный хруст в ушах и скрежет тут же прекратились.
Носительница блекло-лилового неприличия тоже облегченно вздохнула и в подъеме с разгибом присосалась к литровой бутылке с теплым, едва ли прохладительным напитком. Опорожнив до дна пластиковый сосуд, она швырнула его оземь, уже без всяких мучений вынула из сумки косметичку и принялась умиротворенно поправлять расплывшийся макияж.
Филипп оглянулся назад. Дверь, фонарь снова находились на своих приличествующих местах, зримо и ощутимо, никуда не собираясь исчезать, пропадать. Они были не менее реальны, чем изобильно потеющая девица, всем телом расстающаяся с только что поглощенной патентованной жидкостью. Причем призванной не утолять, а возбуждать жажду у доверчивой публики, внимающей врачам-шарлатанам, рекламно настаивающим на обильном сладком питье в жаркое летнее время.
«Блаженны алчущие», — в духе евангелиста Луки благословил Филипп Ирнеев всех, кому неизвестны правила здорового образа жизни. И его призрачная тень удовлетворенно направилась вниз по проспекту на Круглую площадь к местному фаллическому символу-памятнику былых военных побед.
Никто его не замечал; он же видел всё и вся.
По пути Филипп взглянул на башенные часы и несколько оторопел. Коль скоро им верить, то из кофейни он вышел раньше, чем в нее зашел. Точность хода допотопного механизма подтвердила и микропроцессорная начинка его смартфона.
Умному телефону нельзя не поверить, поскольку его точное время синхронизировано с сервером оператора мобильной связи. Глюки, конечно, возможны, но не до такой же степени, чтобы минута в минуту совпадать с этими вот уличными курантами без музыки.
Приписывать непонятное явление внезапному сумасшествию Филипп Ирнеев не стал. К вульгарным материалистам он не принадлежал. А дискретность и нелинейность времени допускал, как вероятные атрибуты и свойства данного четвертого измерения, существующего в нашей Вселенной наряду с длиной, широтой и высотой.
Допустим, вероятность нарушения линейности времени ничтожно мала. Но Филипп надменно считал себя настолько необычным человеком, что его в общем-то мало удивило случившееся. Он всего лишь пожал плечами:
«Скажите на милость, бином Ньютона! Почему бы со мной не приключиться пространственно-временной флуктуации? Кстати, об этом исчезающие дверь и фонарь однозначно говорят.
Оченно жаль, что никому не рассказать. Скажут: с ума съехал, сочиняет невместно или врет, как Лыч по телевизору.
Даже мелкий Ванька не поверит. Подумает: новый-де учительский подходец эдак в учебно-образовательных целях».
Дав себе обещание впоследствии внимательно присмотреться к невероятной кофейне (а ну как повторится феномен со временем?) Филипп, обгоняя прохожих, сбежал по ступенькам в подземный переход на Круглой площади.
Время от времени здесь в подземелье играла на виолончели девочка из консерватории — последнего вуза Дожинска, покамест не переименованного в музыкальный университет или в симфоническую академию.
В знак добрых студенческих традиций Филипп непременно клал в футляр маленькой виолончелистки денежку в эквиваленте бутылки хорошего импортного пива. Хотя долго не стоял и не слушал.
На сей раз на месте миниатюрной девушки с виолончелью обустроился брюхоногий мордатый бомжара — профессиональный собиратель подаяний сердобольных сограждан. По внешнему облику чистый, точнее, грязный хиппи-пенсионер. Длинные поганые волосья, хайратник, мухортая бородища, ей в тон засаленные до коричневатости когда-то голубые джинсы, растерзанные кроссовки, бесформенная рыже-черная футболка до колен с полустертым желтым текстом и не пойми каким рисунком.
Зато художественно исполненный рекламный плакат над головой ушлого проходимца призывает и зазывает:
«Товарищи и господа, окажите материальную помощь жертве империализма США и бывшему помощнику конгрессмена американского штата Орегон».
