— Нет, ну тема про диссонанс действительно неплохая, — заметил Евгений, у которого от пива начала слегка кружиться голова, — мы проходили на втором курсе… Арсений мягко махнул рукой:
— Да не в этом дело, мой дорогой, — сказал он, — я про душу говорю, про твою и мою искалеченную неверием душу. Дальше слушать будешь?
— А у меня есть выбор? — удивился Евгений, — только еще раз предупреждаю, что если вы из какой-нибудь секты…
— Успокойся, мой друг. Если меня и можно в чем-то заподозрить, то только в любви к манекенам. Ведь люди-манекены, повторюсь, это зеркало души. Наичистейшее проявление застывшей между тонкой гранью жизнью и смертью эмоцией!
Арсений замер, произнеся эту фразу, прищурился, словно от наслаждения, вытянул пальцы, и на губах его снова заиграла улыбка.
— Оцени, прошу тебя, — шепнул он, — не дай моей фразе улетучиться в небытие. Запомни ее! Или лучше запиши. Есть на чем?
— Странно вы разговариваете.
— Почему же странно? Естественно! — Арсений откинулся на спинке стула, — вот расскажи мне, милый друг, почему ты решил устроиться работать манекеном? Первопричины назови, так сказать. Подумай и скажи.
— Деньги нужны, — буркнул Евгений, — думаете, от легкой жизни устроился? Как бы не так.
— Сколько месяцев без работы? — по-деловому осведомился Арсений.
— С начала кризиса. Больше года. Когда банк лопнул, всех вокруг сразу и уволили.
— Уволили! — утвердительно произнес Арсений, — и на что жил?
Евгений пожал плечами. В памяти всплыли темные коридоры Министерства Социального Обеспечения, в котором пол был из кафеля, стены были из кафеля и потолок тоже был из кафеля, везде одинакового серого цвета. И длинные очереди, которые приходилось занимать в полпятого утра, чтобы освободиться, дай бог, к обеду. А еще вспомнились тетеньки-заведующие, все одинаково квадратные, с толстыми подбородками и неизменной чашкой чая с долькой лимона слева от руки. Им было совершенно наплевать на людей, что стояли в очереди. Их кабинеты не были покрыты плиткой, а обклеены хорошими обоями, а под потолком висели прямоугольные лампы дневного света вместо желтых коридорных лампочек, которые вешали больше для экономии электроэнергии, нежели для освещений. Ох, как трудно были выбить у этих тетенек очередное пособие. Ох, как много бюрократических преград приходилось ломать бедной головой. А, заполучив заветные несколько тысяч, бежать с ними в магазин и обнаруживать, что цены нещадно ползут вверх и что на пособие не то что не купишь хороший ужин, а и на плохой-то не всегда останется.
— На пособие. И еще кое-что отложил на черный день дома. Только быстро закончилось.
— И, стало быть, отчаяние подтолкнуло тебя к тому, чтобы пойти устроиться манекеном? — подытожил Арсений, улыбаясь чему-то своему, внутреннему. Евгений подумал и кивнул.
Полумрак вокруг неожиданно пришел в движение. Тени зашевелились. Люди, до этого момента сидящие неподвижно и о которых Евгений уже успел позабыть (так забывают, например, о постоянно работающем холодильнике, воспринимая его шум как нечто само собой разумеющееся), вдруг начали синхронно менять позы. Те, кто сидел, низко склонившись к столу, выпрямились, расставили руки, задрали подбородки, те же, кто сидел, распрямившись, согнулись, уткнулись носами в столы. Люди, чьи руки были сложены на коленях, вскинули их к потолку, а те, кто держал руки вытянутыми, неожиданно убрали их под стол. Совершив синхронные движения, люди в трактире вновь застыли. Несколько мгновений Евгений удивленно озирался. Старики за соседним столиком разговаривали, словно им не было никакого дела до окружающего мира. Арсений резко засмеялся
— Не обращай внимания! — воскликнул он, потягивая пиво, — не обращай на это внимания. Они же манекены, им нужно время от времени перевоплощаться.
— Все эти люди манекены?
— Лучшие из них! — заметил Арсений, — кого попало сюда не пускают. Право пить здесь пиво есть только у истинных корифеев! Дослужиться надо, одним словом.
— А я здесь, потому что ты во мне увидел избранного…
— Я бы не стал так сразу называть тебя избранным. Пока ты просто отличный, но сыроватый материал для нашего искусства.
— Давай по порядку, — взмолился Евгений, — я запутался уже!
— Стараюсь, как могу. Часть я уже изложил. В общем, манекены — это зеркало души. Это люди, которые могут через образ, через заданную фигуру передать свое внутреннее состояние, вытащить на поверхность свою душу, показать и открыть ее людям проходящим! И в этом его, манекена, призвание. А? Как сказал! Запиши, прошу тебя.
— Мне не на чем, — пробормотал Евгений, но Арсений его не слышал. Он продолжал самозабвенно говорить.
— Искусство быть манекеном — это призвание творческого человека. Не каждый обыватель может с такой искренностью, с таким азартом вытаскивать из глубины сознания свою душу и показывать ее окружающим. А настоящие манекены могут. Заметь, это не с первого раза получается, и даже не с десятого. Нужны месяцы тренировок, чтобы стать великим манекеном и стоять где-нибудь в Министерстве или в Доме Правления.
— И бывали такие?
— Несколько есть, до сих пор стоят. Карл Фридрихович изображает в Музее Мировой Истории первого разумного прямоходящего человека. И как изображает! А в главном торговом столичном павильоне стоят два настоящих манекена — Сенька и Сан Саныч. Один охотник, второй — стареющий художник. Просто сил нет пройти мимо, всегда останавливаюсь и любуюсь на их светлые души. Ребята работают на износ. Каждый день, словно Данко, рвут из груди горящее сердце и держат его высоко над головой. И сердца их освещают путь проходящей мимо серой массе глупых и пошлых от безразличия обывателей. Запишешь?
Евгений развел руками и решил, что проще отхлебнуть еще немного пива, нежели отвечать.
— Я еще не сказал, кто спонсирует манекенов по всей стране? — Арсений задумчиво уставился в темноту, — первый заместитель Президента, вот кто! Евгений не поверил.
— Я тоже сперва не верил, — поймав его взгляд, улыбнулся Арсений, — а вот видишь, как на самом деле произошло. Лично видел первого заместителя, как он общался с нашими братьями по профессии. А еще видел бумаги, которые он подписывает. Или ты думаешь, такие хорошие зарплаты у манекенов просто так, хохмы ради? Первый заместитель наш человек! Он из искусства, понимает и, значит, ценит. Он был актером в столичном театре, играл Гамлета одно время! А отсюда понимает, что нет ничего лучше в человеке, чем его душа. А если души не видно? Если скрылась она под коркой затвердевшего от непонимания жира? Если никто не хочет ни видеть, ни слышать о душе, а все печется о своем материальном благе? В этом случае мы и нужны. Люди, которые бы показывали остальным, что вот она — душа — есть, и что она в каждом из нас, нужно просто постараться вытащить ее из глубины и, может быть, тоже показать остальным. Вот оно как происходит!
