— Перед тем как ты избил того парнишку Хэтфилда, — продолжил Эл, — я уговорил Совет не выгонять тебя, даже исхитрился и заставил их обдумать твое пребывание в должности. Ты сам все испортил. Я пристроил тебя в этот отель — прекрасное тихое место, — чтобы ты пришел в себя, закончил пьесу и переждал, пока мы с Гарри Эффинджером сумеем убедить остальных ребят, что они здорово ошиблись. Теперь, похоже, целясь на добычу покрупнее, ты собрался откусить мне руку. Так-то ты благодаришь друзей, Джек?
— Нет, — прошептал тот.
Сказать больше он не посмел. В голове стучали жаркие, едкие слова, они просились наружу. Джек в отчаянии попытался подумать про Дэнни и Венди, которые зависят от него, про Дэнни и Венди, которые мирно сидят внизу у огня и трудятся над букварем для второго класса, полагая, что все о’кей. Если он потеряет работу, что тогда? Ехать в Калифорнию на их изношенном «фольксвагене» с плохо работающим бензонасосом, как семейка каких-нибудь стукнутых пыльным мешком оклахомцев? Он сказал себе: скорее я на коленях буду упрашивать Эла, чем допущу такое; но слова все равно упрямо пытались выплеснуться, и державшая раскаленные провода его ярости рука стала липкой.
— Что? — быстро сказал Эл.
— Нет, — ответил он. — С друзьями я обращаюсь не так. Ты-то знаешь.
— Откуда? Худший вариант: ты собрался опоганить мой отель, выкопав трупы, достойно похороненные много лет тому назад. Лучший: ты звонишь моему несдержанному, зато исключительно компетентному управляющему, доводишь его до бешенства, и это часть… какой-то дурацкой детской игры.
— Это больше, чем игра, Эл. Тебе проще. Тебе не надо принимать милостыню от богатого приятеля. Тебе не нужен друг в Совете, потому что ты сам в Совете. Тот факт, что еще шаг — и ты начал бы повсюду таскать с собой спрятанную в пакет бутылку, не очень-то упоминается, а?
— Наверное, — сказал Эл. Высокие ноты ушли из его голоса, он, казалось, утомился. — Но, Джек, Джек… с этим я ничего не могу поделать. Я не в силах изменить это.
— Знаю, — опустошенно произнес Джек. — Я уволен? Если да, лучше скажи.
— Нет, если сделаешь для меня две вещи.
— Ладно.
— Может, сперва выслушаешь условия, а потом уж будешь их принимать?
— Нет. Давай свои условия, я их принимаю. Приходится думать еще и о Венди с Дэнни. Если тебе нужны мои яйца, я пришлю их тебе по почте.
— Ты уверен, что можешь позволить себе такую роскошь, как жалость к себе, Джек?
Он закрыл глаза и втянул сухими губами экседрин.
— По-моему, сейчас это — единственное, что я могу себе позволить. Валяй… я не хотел сострить.
Эл немного помолчал. Потом сказал:
— Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже если отель сгорит дотла. В этом случае звони технику-смотрителю, тому парню, что все время ругается… ну, знаешь, о ком я…
— Уотсону.
— Да.
— Идет. Будет сделано.
— Во-вторых, пообещай мне, Джек, — дай честное слово — никаких книг про «известный горный отель с прошлым».
На мгновение ярость Джека возросла настолько, что он буквально не мог вымолвить ни слова. В ушах громко стучала кровь. Будто ему позвонил какой-то живущий в двадцатом веке князь Медичи… «Пожалуйста, никаких бородавок на портретах моих домочадцев, не то отправишься назад, в нищету. Я признаю только красивые, приятные картины. Когда будешь рисовать дочь моего друга и делового партнера, родинку, пожалуйста, не изображай — не то назад, в нищету. Конечно, мы друзья… мы оба — цивилизованные люди, не так ли? Мы делили постель, стол и выпивку. Мы всегда останемся друзьями, договорившись не замечать ошейник, который я тебе надел, — я же, по своему великодушию, стану хорошенько о тебе заботиться. Все, что я прошу взамен, — твою душу. Пустяк. Можно даже наплевать на то, что ты отдал ее мне, как и на собачий ошейник. Помни, мой талантливый друг, на улицах Рима полным-полно побирающихся Микеланджело…»
— Джек? Слышишь меня?
Он издал придушенный звук, долженствующий означать согласие.
Тон Эла был решительным и чрезвычайно самоуверенным.
— Честное слово, по-моему, я не так уж много прошу, Джек. Будут другие книги. Нельзя же ожидать, что я стану субсидировать тебя, если…
— Ладно, договорились.
— Не хочется, чтобы ты считал, будто я пытаюсь управлять твоим творчеством, Джек. Ты слишком хорошо меня знаешь, просто…
— Эл?
— Что?
— Дервент все еще имеет отношение к «Оверлуку»?
— Не понимаю, какое тебе до этого дело, Джек.
— Да нет, — отстраненно выговорил Джек. — Полагаю, никакого. Слушай, Эл, похоже, меня Венди зовет. Зачем-то я ей понадобился. Я тебе еще позвоню.
— Конечно, Джекки-малыш, отлично поболтаем. Как дела? Сухенький?
(ТЫ СВОЙ ФУНТ МЯСА С КРОВЬЮ ПОЛУЧИЛ, МОЖЕТ, ТЕПЕРЬ ОСТАВИШЬ МЕНЯ В ПОКОЕ?)
— Суше некуда.
— И я тоже. Честное слово, трезвость мне начинает доставлять удовольствие. Если…
— Я еще позвоню, Эл. Венди…
— Ладно. О’кей.
Итак, Джек повесил трубку — тут-то и начались колики, заставившие его прямо у телефона свернуться, скрючиться, как в утробе матери, — руки на животе, голова пульсирует, как чудовищный пузырь.
Летящая оса жалит и летит дальше…
Когда Венди пришла наверх спросить, кто звонил, Джека уже немного отпустило.
— Эл, — ответил он. — Звонил, спрашивал, как дела. Я сказал — отлично.
— Джек, на тебя страшно смотреть. Ты заболел?
— Опять голова. Лягу спать пораньше. Нет смысла пытаться что-то написать.
— Можно, я дам тебе теплого молока?
Он бледно улыбнулся:
— Это было бы прекрасно.
Сейчас он лежал рядом с ней, чувствуя бедром сонное тепло ее бедра. Стоило подумать о разговоре с Элом и о том, как пришлось унижаться перед ним, и Джека все еще бросало то в жар, то в холод. Придет день расплаты. Когда-нибудь выйдет книга — не мягкая, глубокомысленная вещь, какую он задумал сначала, а алмазной твердости исследование с фотографиями и всем прочим; Джек разнесет в пух и прах всю историю «Оверлука» — и отвратительные, кровосмесительные сделки его владельцев, и остальное. Он подаст читателю материал, разделанный, как лангуст. И если Эл Шокли связан с империей Дервента, спаси его Господь.
Джек, натянутый, как рояльная струна, лежал и пристально вглядывался в темноту, зная, что, может статься, не уснет еще много часов.
Венди Торранс лежала, закрыв глаза, на спине, прислушиваясь к храпу мужа — длинный вдох, краткая пауза и немного утробный выдох. Куда он отправляется, когда засыпает, подивилась она. В какой-нибудь парк отдыха, Грейт-Бэррингтон сновидений, где все бесплатно и нет ни жен, ни матерей, чтоб говорить: «хватит уже сосисок» или «если мы хотим попасть домой засветло, лучше пойдем?» Или он нырял в глубины сна на морскую сажень, в бар, где никогда не прекращается пьянка, двери распахнуты настежь и подперты, а вокруг электронной игры «хоккей» собрались со стаканами в руках все старые дружки, над которыми возвышается Эл Шокли в развязанном галстуке, с расстегнутым воротом рубашки? Туда, где нет места ни ей, ни Дэнни, а гулянка идет без конца.
