Отбросив колебания, ухватившись за надежду, Кертис сглатывает остатки слюны и готовится к новому броску к свободе.
«Беги, собачка», – говорит он или только думает.
Она бежит.
Без тени сомнений, полный решимости оправдать надежды матери, быть мужественным и бесстрашным, мальчик устремляется за собакой. Будучи Кертисом Хэммондом, он не в силах развить скорость, на которую способен Желтый Бок, но собака бежит медленнее, чем может, чтобы он не отставал, и ведет его на север, в глубь пустыни.
Он мчится сквозь тьму, вслепую, не без страха, но без малейших колебаний, по песчанику, по песку, по сланцу, между островками полыни и торчащими из земли скалами, зигзагами, уверенно выкидывая вперед ноги, твердо зная, что они коснутся земли где надо, руки его работают, как тяги, соединяющие ведущие колеса паровоза. Часто он видит перед собой собаку, иной раз скорее чувствует, чем видит, случается, что не видит совсем, но она всегда появляется вновь, с каждой минутой, проведенной вместе, их связь становится все мощнее, душа пришивается к душе крепкой нитью безграничного доверия Кертиса.
В этом необычном забеге сквозь слепящую темноту расстояние и время перестают для него существовать, поэтому он не знает, как далеко позади осталась автострада, но внезапно в окружающей их ночи происходят разительные перемены: только что ее наполняло лишь ощущение опасности, но теперь оно сменилось предчувствием нависшей над ними смертельной угрозы. Сердце Кертиса, бешено стучащее от физической нагрузки, теперь колотится и от страха. В ночь пришла сила, более зловещая, чем полицейские внедорожники и вертолет с суотовцами. Собака и мальчик вместе осознают, что их уже не просто ищут, на них снова охотятся, хищники взяли их след, добавив в августовский воздух звуков и запахов, от которых шерсть на загривке Желтого Бока встает дыбом, а по спине Кертиса пробегает холодок. Смерть идет по пустыне, подминая песок и полынь, невидимая в кромешной тьме.
Черпая силы из резервов, о существовании которых он даже не догадывался, мальчик бежит быстрее. Собака тоже. В полной гармонии друг с другом.
Змея убита, мать перевязана, молитвы прочитаны, Лайлани улеглась в кровать в благословенной темноте.
С трех или четырех лет она отказалась от ночника. Совсем маленькой девочкой думала, что матовый Дональд Дак или сверкающая пластмассовая Птичка Чирикалка отгоняют голодных демонов и избавляют ее от встречи с малоприятными в общении сверхъестественными существами, но вскоре поняла, что ночники скорее приваживают демонов, чем наоборот.
Синсемилла иногда забредала в детскую в разгаре ночи, потому что ей не хватало наркотиков или потому, что она перебрала наркотиков, а может, потому, что сама превратилась в демона. И хотя желание детей поспать ровным счетом ничего для нее не значило, она тем не менее реже будила их, если детская пряталась в темноте, а не освещалась каким-нибудь персонажем из мультфильма.
Скуби Ду, Базз Лайтиер, Король Лев, Микки-Маус… все они притягивали Синсемиллу своим светом. Она часто будила Луки и Лайлани, чтобы рассказать им историю на ночь, и рассказывала эти истории не только своим детям, но и Скуби или Баззу, словно имела дело не с ночниками, изготовленными на Тайване, а с домашними божками, которые внимательно слушали ее и чьи сердца таяли от ее слез.
А слезами заканчивалась практически каждая из историй Синсемиллы. Когда она рассказывала сказки, классические мотивы, на которых они базировались, удавалось узнать, но Синсемилла все так запутывала, что общий смысл, конечно же, терялся. Белоснежка, уже без гномов, попадала в карету из тыквы, запряженную драконами. Бедная Золушка танцевала до упаду в красных сапогах, выпекая пирог с черными дроздами для Румпельштильцхена. Трагедии и беды становились уроками ее историй. Сказки матушки Гусыни и братьев Гримм в изложении Синсемиллы вызывали жгучую тревогу, но иногда она подменяла их случаями из собственной жизни, имевшими место быть до рождения Лукипелы и Лайлани, еще более страшными, чем кем-либо сочиненные сказки о великанах-людоедах, троллях и гоблинах.
Поэтому прощай, Скуби, прощай, Базз, прощай, Дональд в матросском костюмчике… и здравствуй, Темнота, давняя подружка. Единственным пятном света оставался янтарный нимб над пригородом, который был виден из окна, но он не нарушал темноты спальни.
Не проникало в спальню и ни малейшего дуновения ветерка: жаркий ночной воздух словно застыл. Ни единого звука не нарушало тишины трейлерного парка, за исключением устойчивого гула автострады, но Лайлани вполне хватило двух дней, чтобы так привыкнуть к этому постоянному белому шуму, что он уже превратился в компонент тишины.
Хотя время и перевалило за полночь, далекий, монотонный гул легковушек и грузовиков никак не мог убаюкать Лайлани. Лежа с открытыми глазами, глядя в потолок, она услышала, как перед передвижным домом остановился «Додж Дуранго».
При работе двигатель этого внедорожника издавал характерный шум, который она не спутала бы ни с каким другим. На этом «Дуранго» в прошлом ноябре Луки увезли в монтанский лес, и с тех пор она больше не видела брата.
Доктор Дум не захлопнул водительскую дверцу, но так осторожно закрыл ее, что Лайлани едва уловила этот звук, хотя окна ее спальни выходили на улицу. Где бы они ни останавливались в своих поездках, доктор Дум всегда старался ничем не беспокоить соседей.
Удостаивались его доброты и животные. Увидев бродячего пса, Престон всегда подманивал его к себе, проверял ошейник и, если на нем имелась табличка с адресом, обязательно отвозил собаку владельцу, сколько бы времени это ни заняло. Две недели назад, на автостраде в Нью-Мексико, он заметил лежащую на обочине кошку. Автомобильным колесом ей переломило обе задних ноги, но она еще жила. Для таких случаев доктор Дум возил с собой ветеринарную аптечку. Он осторожно ввел животному смертельную дозу транквилизатора. И, присев на корточки, наблюдал, как кошка сначала погружается в сон, а потом умирает, и плакал.
В ресторанах он всегда оставлял большие чаевые, всегда останавливался, чтобы помочь водителю, у которого что-то сломалось, ни на кого не повышал голос. Безусловно, помог бы старушке перейти улицу, если, конечно, не решил бы, что ее лучше убить.
Лайлани повернулась на правый бок, спиной к двери. Натянула простыню до подбородка.
Ортопедический аппарат она сняла, но, как обычно, положила в кровать, рядом с собой. Протянула руку, чтобы коснуться его под простыней. Металл, несмотря на жаркую ночь, оставался холодным.
За несколько прошедших лет не раз и не два случалось, что она, оставив ортопедический аппарат у кровати, утром обнаруживала, что ночью он исчез. Точнее, его спрятали.
