была чем-то возбуждена и не скрывала своего явно враждебного настроения.
— Только не сейчас, мисс. Прежде я должна закончить работу!
— Хорошо… Тогда позже.
Когда Фостина проходила мимо нее, Арлина кинулась к стене и плотно прижалась к ней.
Две маленькие девочки не спускали глаз с Фости- ны. Им было явно не по себе, и на их лицах отражался страх.
Фостина вошла в комнату, откуда только что выпорхнула Арлина. На полу цвета жженого сахара лежал белый меховой ковер. На окнах висели белые занавески. На фоне белой стены выделялась бледно-желтая краска комода. На белой каминной доске стояли медные подсвечники со стеклянными подвесками и ароматно пахнувшими свечами из зеленоватой восковницы. Стулья с высокими спинками и скамья возле окна были покрыты мебельным ситцем кремового цвета с изображением фиалок и зеленых листьев. Эти жизнерадостные, яркие цвета были похожи на свежее весеннее утро. Кровать, однако, была не застелена, а в корзине — полно мусора. В пепельнице кучкой возвышались сигаретные «бычки», обильно посыпанные пеплом.
Закрыв за собой дверь, Фостина прошла по комнате и остановилась у окна возле скамьи, на которой лежала раскрытая книга. Захлопнув ее, она засунула книгу под подушку, которую старательно взбила, чтобы ликвидировать следы беспорядка.
— Войдите!
Появившаяся в дверях девушка выглядела так, словно сошла с иллюстраций к куфическим рукописям, на которых изображались ушедшие в небытие две тысячи лет назад персидские женщины, восседающие на таких же черноглазых, белокожих, стремительных и стройных кобылицах, как и они сами. Она могла бы с такой же грациозностью и изяществом носить их одеяния из розовато-золотистой парчи. Но американский климат и атмосфера двадцатого столетия заставили ее надеть опрятную фланелевую юбку и свитер цвета вечнозеленой сосны.
— Фостина, эти греческие костюмы… — начала девушка и осеклась.
— Что с тобой?
— Пожалуйста, присаживайся, — обратилась к ней Фостина. — Я должна тебе кое-что сообщить…
Девушка тихо повиновалась и выбрала себе место не в кресле, а на скамье возле окна.
— Сигарету?
— Спасибо.
Медленным движением руки Фостина положила пачку обратно на стол.
— Гизела, ты не знаешь, что им от меня нужно? Гизела неуверенно переспросила:
— Что ты имеешь в виду?
— Тебе отлично известно, что я имею в виду! — сказала Фостина сухим, надтреснутым голосом. — Ты, конечно, слышала сплетни, которые обо мне здесь распускают. Что обо мне говорят?
Длинные ресницы — это весьма удобный инструмент для прикрытых глаз. К нему и прибегла Гизела. Когда она вновь вскинула ресницы, то в ее взгляде чувствовалась полная невинность. Ее рука слегка дернулась к лежавшей возле нее подушке, увлекая за собой тонкую струйку сигаретного дыма.
— Сядь поудобнее, Фостина. Ты что, на самом деле подозреваешь меня в том, что я прислушиваюсь к сплетням? Я ведь иностранка, и прибыла в вашу страну как беженка. А здесь, в Америке, никто иностранцам не доверяет, не говоря уже о беженцах. Ведь многие из них так и не сумели найти свое место, и в результате платили вам черной неблагодарностью. У меня нет близких друзей. А в школе меня терпят только потому, что мой немецкий с грамматической точки зрения совершенен, а мой венский акцент более приятен американцам, чем речь берлинцев. Но мое имя, Гизела фон Гогенемс, после войны вызывает малоприятные ассоциации. Так что… — она пожала плечами, — у меня почти нет возможности сидеть за чашкой чая или бокалом с коктейлем и бесконечно болтать на разные темы…
— Ты увиливаешь от вопроса, — Фостина сидела напряженно, не позволяя себе ни на минуту расслабиться. — Поставим тогда вопрос иначе, напрямую — Ты слышала какие-нибудь сплетни обо мне?
Гизела резко ответила:
— Нет.
Фостина вздохнула:
— Нужно слушать, что говорят вокруг!
— Зачем? Разве приятно, что люди о тебе судачат?
— Нет, конечно. Но так как им рот не заткнешь, то уж лучше пусть сплетничают с тобой. Ведь ты — единственный человек, к кому я могу обратиться с такой просьбой. Только ты можешь сообщить мне, кто этим занимается и что именно говорят обо мне. — Ты — единственная моя подруга. — Она вдруг густо покраснела от набежавшего на нее чувства робости. — Могу ли я тебя так называть?
— Конечно, я — твоя подруга, и, надеюсь, ты относишься ко мне точно так же. Но я ничего не понимаю. Что заставляет тебя думать о сплетнях?
Фостина аккуратно раздавила погасшую сигарету в пепельнице.
— Меня уволили. Вот и все.
Гизела была поражена ее словами.
— За что?
— Не знаю. Миссис Лайтфут не пожелала объясниться. Если не считать ее глупых банальностей о том, что я не вписываюсь в общую атмосферу школы Брере- тон, основополагающей причиной. Я уезжаю завтра.
Фостина с большим трудом произнесла последнюю фразу.
Гизела наклонилась вперед и дотронулась до ее руки. Это было ее ошибкой. Вдруг черты лица Фостины исказились, слезы брызнули из глаз, словно чья-то жесткая невидимая рука выжимала их. — Но это еще не самое страшное.
— А что же?
— Видишь ли, вокруг меня что-то происходит. — Слова теперь пулей вылетали изо рта Фостины, она уже не могла их сдерживать. — Я чувствую давно, но не знаю, что это такое. Какие-то намеки. Неприметные детали.
— Например?
— Посмотри на эту комнату. — Фостина с горестным видом повела рукой. — Горничные отказываются делать для меня то, что охотно выполняют для тебя и других учителей. Они никогда не раскладывают мою постель на ночь. Зачастую к ней вообще никто не прикасается. В графине никогда не бывает холодной воды, в комнате не проводят уборку, не вытирают пыль. Я должна сама выносить мусор, высыпать окурки из пепельницы, а однажды кто-то из них оставил на весь день окна открытыми, и в результате ночью я продрогла до костей.
— Почему ясе ты не рассказала об этом миссий Лайтфут? Не пожаловалась Экономке?
— Я хотела, но пойми, я здесь новичок, приехала недавно, и это место очень много для меня значит. Кроме того, я не хотела создавать неприятности для Арлины. Ей поручено убирать в моей комнате, но мне всегда ее жалко. Она такая неумеха, ужасно косноязычная. Разговаривать с ней — все равно, что беседовать с глухим!
— Она тебя не слушает?
— Она прекрасно слышит, но не слушает. Под маской ее внешнего безразличия я постоянно чувствую какое-то упрямое сопротивление и никак не могу понять, чем все это вызвано. — Фостина настолько увлеклась разговором, что, закурив, забыла предложить сигарету Гизеле. — Арлина не дерзила, не дулась на меня, просто она была какой-то рассеянной, казалось, вся ушла в себя. Выслушав мои обвинения, она что-то промямлила. По ее словам, она и
