- Пожалуйста, Сакс, - сказал Менхаус. - Просто расслабься.
Сакс снова начала хохотать. Но сейчас в его смехе было еще меньше веселья, чем прежде. Это было больше похоже на гогот сумасшедшего. То высокий и глухой, словно звучащий в пустой комнате, смех, то низкое и зловещее хихиканье.
- Ублюдки! Засранцы. Гребаные куски дерьма, - ругался он. - За кого вы меня принимаете, тупицы? Разве не видите, что я вас раскусил? Что я знаю, что вы затеваете? Вы уже не ждете темноты, вы просто ждете возможности, любой возможности. Любого шанса прикончить меня. О, я по глазам вашим вижу. Отлично вижу.
Кук и Фабрини переглянулись. Их глаза говорили красноречивее всяких слов. Сакс постепенно сходил с ума, и в этом не было уже никаких сомнений. Человек находился на грани нервного срыва.
Менхаус какое-то время смотрел себе под ноги, потом спросил:
- Зачем нам убивать тебя, Сакс? Господи, ты же нам нужен. Ты - единственный, кто может вытащить нас отсюда. Ты - единственный, у кого есть хоть какой-то морской опыт. Если ты не спасешь наши задницы, никто не спасет.
- Ага, - сказал Сакс.
Подобные слова, произнесенные кем-то другим, вызвали бы у Сакса вспышку ярости. Но в Менхаусе было что-то безобидное. Можно даже сказать, братское. Сложно было представить, что этот здоровый весельчак может кому-то навредить. Казалось, он был не способен на это. Подобные типы обожают детей и маленьких зверушек.
Менхаус словно прочитал его мысли.
- Я не жестокий человек, Сакс. Редко выхожу победителем из драк. Часто вообще стараюсь их избежать. Просто не могу причинять кому-то боль. Не мое это. Поэтому, если я говорю, что не позволю никому навредить тебе, можешь мне поверить. Если дело дойдет до этого, я предупрежу тебя. И поддержу.
У Фабрини, с его примитивным интеллектом, был такой вид, будто ему влепили пощечину.
- Ты чего это, Менхаус? С катушек съехал? Он же псих.
- Заткнись, Фабрини, или богом клянусь, я тебя прикончу, - прорычал Сакс. Его голос был словно наэлектризован добела.
Мышцы на шее напряглись. Глаза вылезли из орбит. На виске пульсировала вена. Лицо стало цвета крови. Он не шутил, и все видели это.
- То, что я сказал... - начал, было, Менхаус, стараясь смягчить конфликт.
- Я хочу верить тому, что ты сказал, - произнес Сакс. - Ты не представляешь, как я хочу в это верить. Но я не знаю. Просто не знаю. Либо ты очень честный, либо очень скользкий. Не знаю, какой.
Менхаус тяжело дышал.
- Я говорю серьезно, Сакс. Абсолютно серьезно.
Сакс посмотрел на него сверху вниз, словно пытаясь разглядеть доказательства лжи. Но ничего не нашел.
- Ну, раз серьезно, - сказал Сакс, - тогда подойди ко мне.
28
Джордж смотрел на мертвое, туманное море, и оно, казалось, тоже наблюдало за ним. Если достаточно долго смотреть на эти пустынные просторы, то море начинает представляться не просто силой природы, а живой, дышащей сущностью. Чем-то разумным и расчетливым. Гигантским злым разумом, с нечеловеческим терпением вынашивающим план твоей смерти.
И если говорить о море, на которое смотрел Джордж, такие мысли приходили очень быстро.
Словно кто-то или что-то внушал их.
Но Джордж не собирался возвращаться к ним снова.
Это была территория Дьявола.
Поэтому он старался занять голову мыслями о еде, выпивке. Или о сигаретах. Он готов был душу продать за банку пива.
Продолжая смотреть на море, он вдруг увидел... нет, он не знал, что именно он видит. В тумане что-то было. На этот раз ничего гигантского и угрожающего, просто какая-то тень или фигура, мелькающая во мгле.
Она появилась и тут же исчезла. Но она была там. Что-то там было.
Джордж сглотнул, понимая, что галлюцинирует. Такое уже было с ним раньше. Если достаточно долго вглядываться в тот грязный туман, начинает всякое мерещиться. И то, что ты мечтал бы увидеть и то, на что не хотел бы смотреть. Такова была природа тумана, клубящегося, словно пар над кипящим котлом, но более медленного, более густого, почти как свернувшееся молоко.
Снова намек на движение.
Джордж посмотрел на Сольца и Кушинга. Они спали. Гослинг тоже спал. Это была смена Джорджа. А что ему сказал Гослинг? Постоянно перемещай взгляд, Джордж. Не смотри ни на что слишком долго, иначе начнешь видеть то, чего нет. Гослинг был совершенно серьезен, когда говорил это. В его глазах не было ни малейшей искорки веселья. За свою жизнь Гослинг немало времени провел на часах и знал, какие странные вещи могли порой привидеться.
Джордж снова заметил движение и покачал головой. Господи, а сигарета была бы очень кстати. Сигарета и чашка горячего кофе. Они привели бы мысли в порядок.
Джордж закрыл глаза, снова открыл и окинул взглядом плот. Трое мужчин, спящие в просторном интерьере под пологом, и сам Джордж, дежурящий у двери, за которой клубился и манил к себе туман.
Если понадоблюсь, - сказал Гослинг, - разбуди меня, слышишь?
Гослинг. Господи. Курица-наседка.
Джордж отвел глаза от тумана, буквально заставив себя сделать это, и стал изучать воду. Дымящаяся и зловонная, затянутая гниющей пленкой, состоящей, казалось, в равных пропорциях из ила, слизи, и разлагающейся органической материи. Время от времени она подрагивала как желе, словно, под воздействием подводных течений. На поверхности плавали покрытые розовой тиной островки из водорослей и узловатых стеблей.
От тумана, казалось, несло холодом и сыростью, но само море было теплым. Как грязевая ванна, теплым и странно манящим.
В тумане снова что-то шевельнулось.
Но когда Джордж поднял глаза, ничего не увидел.
Всякий раз, когда он отводил взгляд, движение повторялось. Словно, нечто желало оставаться незамеченным. Во всяком случае, пока. Отчего Джорджу показалось, что с ним играют. Нечто играло с ним в игры разума. Возможно, хотело вызвать у него страх, дискомфорт, или тревогу. Если это так, то него или у них это хорошо получалось. Внизу живота забегали мурашки, яички сжались, словно, почувствовав себя уязвимыми.
