И только я собрался открыть рот и заговорить, девушка потрепала меня по руке и наклонилась к человеку в накидке.
– Доктор, – голос ее звучал четко и был слышен по всему вагону. – Доктор, Гарри намного лучше. Можно, я дам ему – вы знаете что?
– Прекрасная мысль, мисс Уолтон, – ответил тот. – Дайте ему ее.
Девушка сунула руку в свое длинное спортивного кроя пальто и вытащила небольшой сверток.
– Вот, Гарри, – она протянула сверток мне. – Вот твой дружок, ему было так одиноко без тебя.
Автоматически я взял сверток и развернул его.
В моих руках была грязная отвратительная старая тряпичная кукла.
Я тупо смотрел на нее и начал понимать всю дьявольскую изощренность подготовленной мне ловушки. В самой смехотворности этой куклы был какой–то ужас. И после слов девушки весь вагон смотрел на меня. Я видел, как пожилой джентльмен, как бы не веря своим глазам, смотрел на меня над стеклами очков, видел, как Консардайн поймал его взгляд и многозначительно постучал себя по лбу – и все это видели. Грубый смех негра внезапно стих. Группа евреев застыла и смотрела на меня; стенографистка уронила свою косметичку; итальянские дети очарованно уставились на куклу. Пара средних лет смущенно отвела взгляд.
Я вдруг осознал, что стою, сжимая куклу в руках, как будто боюсь, что у меня ее отберут.
– Дьявол! – выругался я и собрался швырнуть куклу на пол. И понял, что дальнейшее сопротивление, дальнейшая борьба бессмысленны.
Игра против меня фальсифицирована с начала и до конца. Я вполне могу сдаваться. И пойду, как и сказал Консардайн, туда, куда хочет «грандиозный мозг», хочу я того или не хочу. И тогда, когда ему нужно. То есть сейчас.
Что ж, они достаточно долго играли мною. Придется поднять руки, но, садясь обратно, я решил получить маленькое развлечение.
Я сел и сунул куклу в верхний карман пальто, откуда нелепо торчала ее голова. Пожилой джентльмен издавал сочувствующие звуки и понимающе кивал Консардайну. Один из кроликолицых юношей сказал «чокнутый», и девчонки нервно захихикали. Негр торопливо встал и отправился в соседний вагон. Один из итальянских мальчишек заныл, указывая на куклу: «Дай мне».
Я взял руку девушки в свои.
– Ева, дорогая, – сказал я так же громко и отчетливо, как и она, – ты знаешь, я убежал из–за этого Уолтера. Он мне не нравится.
Я обнял ее за талию.
– Уолтер, – склонился я над нею, – человек, который, подобно вам, только что вышел из тюрьмы, где отбывал заслуженное наказание, недостоин моей Евы. Хоть я и сумасшедший, вы знаете, что я прав.
Пожилой джентльмен прервал свое раздражающее причмокиванье и вздрогнул. Все остальные в вагоне, подобно ему, перенесли свое внимание на Уолтера. Я почувствовал удовлетворение, видя, как он медленно краснеет.
– Доктор Консардайн, – обратился я к нему, – как медик вы знакомы с клеймом, я имею в виду признаки прирожденного преступника. Посмотрите на Уолтера. Глаза маленькие и слишком близко посаженные, рот расслаблен из–за дурных привычек, недоразвитые мочки ушей. Если меня нельзя выпускать на свободу, то его тем более, не правда ли, доктор?
Теперь все в вагоне рассматривали то, на что я указывал, и взвешивали мои слова. И все это было почти правдой. Лицо Уолтера приобрело кирпично–красный цвет. Консардайн невозмутимо смотрел на меня.
– Нет, – продолжал я, – он вовсе тебя не достоин, Ева.
Я тесно прижал к себе девушку. Это мне начинало нравиться – она была чудо как хороша.
– Ева! – воскликнул я. – Мы так долго не виделись, а ты меня даже не поцеловала!
Я приподнял ее подбородок – и – да, поцеловал ее. Поцеловал крепко и совсем не по–братски. Слышал, как негромко выругался Уолтер. Как это воспринял Консардайн, не могу судить. Да мне было и все равно – рот у Евы удивительно сладкий.
Я поцеловал ее снова и снова – под гогот хулиганов, хихиканье девиц и восклицания пришедшего в ужас пожилого джентльмена.
Лицо девушки, покрасневшее при первом поцелуе, теперь побледнело. Она не сопротивлялась, но между поцелуями я слышал ее шепот:
– Вы заплатите за это! О, как вы заплатите!
Я рассмеялся и отпустил ее. Больше я не беспокоился. Пойду за доктором Консардайном, даже если он этого не захочет, – пока она идет с нами.
– Гарри, – его голос прервал мои мысли. – Идемте. Вот и наша станция.
Поезд подходил к станции Четырнадцатая улица. Консардайн встал. Взглядом дал сигнал девушке. Опустив глаза, она взяла меня за руку. Рука ее была ледяной. Продолжая смеяться, я тоже встал. Между девушкой и Консардайном – Уолтер шел за нами – я вышел на платформу и поднялся на улицу. Однажды я оглянулся, и сердце мое согрелось при виде выражения Уолтера.
Во всяком случае это было туше для них двоих – и в их собственной игре.
Шофер в ливрее стоял у подножия ступеней. Он бросил на меня быстрый любопытный взгляд и приветствовал Консардайна.
– Сюда, Киркхем! – коротко сказал тот.
Итак, я снова Киркхем. И что бы это значило? Мощная машина стояла у обочины. Консардайн показал на нее. По–прежнему крепко держа Еву за руку, я сел и увлек ее за собой. Уолтер сел впереди, Консардайн за ним. Шофер закрыл дверцу. В машине был еще один человек в ливрее. Автомобиль двинулся.
Консардайн коснулся рычажка, и окна затянулись занавесом. Нас окружила полутьма.
И как только он это сделал, Ева вырвала у меня руку, ударила меня по губам и, сжавшись в углу, молча заплакала.
Машина, дорогая европейская модель, быстро и ровно прошла Пятую авеню и повернула на север. Консардайн тронул другой рычажок, и непрозрачный занавес отделил нас от шофера. Тускло загорелась скрытая лампа. В ее свете я заметил, что девушка восстановила душевное равновесие. Она рассматривала носки своих изящных узких туфелек. Уолтер достал портсигар. Я последовал его примеру.
– Не возражаете, Ева? – заботливо спросил я.
Она не посмотрела на меня и не ответила. Уолтер с ледяным выражением уставился куда–то надо мной. Я закурил и сосредоточился на нашем курсе. Часы мои показывали без четверти десять.
Сквозь тщательно закрытые окна ничего не было видно. По остановкам движения я знал, что мы все еще на авеню. Затем машина начала серию поворотов и возвратов, как будто двигалась по боковым улицам. Однажды мне показалось, что она сделала полный круг. Я потерял всякое ощущение направления, что, несомненно, и было целью подобных перемещений.
В десять пятнадцать машина резко увеличила скорость, и я решил, что мы миновали район с напряженным движением. Скоро через вентиляторы донесся порыв свежего прохладного воздуха. Должно быть, мы в Вестчестере или на Лонг Айленде. Точнее я сказать не мог.
