Роман долго и вдумчиво чесал в затылке, решая судьбу своего детища.
Роковой день десятого сентября явил воочию всю полноту неискоренимого раздолбайства Полоскина. Ведь на охоте страшнее лоха зверя нет – особенно если ему вздумается вообразить себя профессионалом и гроссмейстером.
Роман был бесповоротно уверен в победе, да и попросту не имел права сомневаться в ней, потому что маньяка любым способом надо было укрощать. Где, каким образом – это вопросы второстепенные. Не мог же он предвидеть, что его так ловко заманят в хитроумную ловушку собственного кошмара…
Поначалу шло гладко. К пяти часам он объявился в «Затейнике». Джек был на месте – залатывал дыры в рабочем процессе. Роман терпеливо дожидался конца дня, когда можно будет увязаться за Джеком, скрываясь в тени. В ожидании, подперев кулаком голову, он сотворил на листке бумаги грустную балладу, в которой, как в хорошем салате, было намешано многое из впечатлений последних месяцев:
Дирижабли улетают на юг(Посвящается менту Иннокентию)
Время «еще» уже прошло.
Время «уже» еще не пришло.
Как это грустно и необыкновенно
Одновременно и попеременно.
Что-то ждет нас за поворотом,
Что-то ушло от нас бесповоротно.
Мы снова упали на самое дно,
А оно, к счастью иль горести, у нас одно.
Дно глубоко и тянется вдаль,
Не угадаешь, где кончается перил его сталь.
Мы снова сорвались в его пустоту,
И нам ли не знать про его темноту?
История мучит,
История плачет.
Чего она хочет,
Что плач ее значит?
Веревочка вьется,
Покуда не рвется:
Традиции, страны, народы, законы
Родятся и гибнут, пройдя Рубиконы.
Их дно всех приемлет – великих и падших,
Красивых, уродов, старших и младших.
Твореньям границ нет, их мифов не счесть.
И в том, что на дно ушли, тоже – их честь.
Дно породило,
И дно поглотило.
Оно – наша тьма и наше светило.
Мы – бусы на нитке, но нам невдомек,
Что внутри – пустота, в пустоте – стерженек.
Он держит нас крепко, но знает ли кто,
Что и стержню бывает порой нелегко?
Его душит и плющит, и топчет Закон —
Пустой дом на песке без Дверей и Окон.
Этажи громоздятся в плену вавилонском,
И летят с высоты клочья грязных обносков,
Устилая сугробами памяти тропы,
Зарастающие бурьяном с эпохи Потопа.
А теперь? Что-то ждет нас теперь?
Избежать не удастся обычных потерь.
Потеря к потере, и вот уже Ноль
Влетает в ворота, шепча: «Я король!
Отныне и впредь моей воле покорны
Эти глухие, слепые вороны».
Поделом воронью,
Воздающему честь и хвалу вранью.
Но уходить придется нам всем —
Этот воздушный шарик надули затем,
Чтобы лететь с ним на юг,
Туда, где тепло и пусто вокруг.
Там слышен громкий и радостный визг,
Там плавится воск от солнечных брызг.
Почему я туда не хочу?
И почему все равно – лечу?
Тем временем Джек уходить не торопился и вообще вел себя странно: то и дело заглядывал в редакторскую, словно искал кого-то, или же делал вид, будто потерял что-то на своем столе, и вновь исчезал. «Возбужден, – подумал Роман. – И нервничает. Это хорошо». Когда отсекр в очередной раз – была половина девятого вечера – начал бессмысленно перебирать бумаги на столе, Роман решился.
– Слушай, Джек. Давно мы с тобой не сидели как белые люди за рюмкой кофе. Давай сегодня ко мне. Поболтаем о наболевшем.
Он уловил секундную растерянность в лице отсекра, затем промелькнула тень угрюмого сомнения.
– Лучше ко мне, – сказал Джек, окинув Романа испытующим взглядом.
«Гляди, гляди, – подумал тот. – Еще посмотрим, чья возьмет».
– Идет. А может, девочек закажем? – предложил он с невинным выражением. «Длинноволосых», – добавил про себя.
Ему показалось, что Джек вздрогнул.
– Нет. Не надо, – помотал тот головой.
– А верно, не надо, – согласился Роман. – Что они понимают в нашей мужской жизни. У бабья волос длинен, да ум короток.
И опять почудилось: Потрошитель метнул в него взгляд, полный ненависти.
По дороге, в такси Джек был мрачен и саркастичен. Возле дома зашли в магазин, купили две бутылки рейнского. Но за столом разговор не задался с самого начала, наболевшее никак не высказывалось. После третьей рюмки Джек ушел в себя, не то расслабившись, не то, напротив, перенапрягшись и перегорев. Роман допивал бутылку один, в молчании.
Часы с кукушкой прокуковали одиннадцать раз. Он поднялся и, не сказав ни слова, пошел к выходу. Надел ботинки. Джек тоже вышел из комнаты и наблюдал за ним, затаив тоску в глазах.
– Так я пошел? – спросил Роман.
– Иди, – ответил Джек с болью в голосе.
– Ты точно не хочешь продолжить разговор?
– О чем?
– А впрочем, да, – тоже грустно сказал Роман. – О чем тут говорить.
Он быстро спустился по лестнице, вышел из подъезда и, по-шпионски скакнув в сторону, затаился в ночной тени.
Ждать совсем не пришлось. Потрошитель собрался на дело, едва выпроводив гостя, торопился уйти в ночь на поиски очередной праздношатающейся жертвы. Укрытый темнотой, Роман следил за убийцей, приклеив к нему цепкий взгляд. Джек двигался тихо, как кот, не производя ни звука, ни шороха. Оглянувшись по сторонам на крыльце подъезда, он спустился вниз и осторожно, неслышно, но быстро двинулся вперед, всматриваясь в окружающую полутьму. Роман, чуть поодаль, стараясь не топать и даже не дышать, заскользил за темной фигурой маньяка.
Потрошитель крутил головой, как заблудившийся или что-то ищущий человек. Выбравшись на соседнюю улицу, он остановился, будто раздумывая, куда повернуть. Здесь было светлее, и Роман прилагал максимум усилий, дабы не быть замеченным. Растянувшись по струнке, он прилип к дереву и ждал дальнейших действий. Джек, оглядев пустынную улицу, прогулялся туда-сюда. Роман уловил его тихое бормотание:
– …Как сквозь воду… кретин… упустил…
Наконец Потрошитель свернул на соседнюю улицу. Роман короткими перебежками двинулся за ним. В переулке было совсем темно, он едва различал быстро удаляющийся силуэт. Горел лишь один фонарь далеко впереди.
