— Мне это не нравится, — сказал Джонатан.
Джессика прищурилась в темноте.
— Что именно?
— Ее шлейф пыли не такой большой, как у нас, — ответил он. — Как будто она не… — Он запнулся, когда следующий прыжок пронес их через колючее облако соли и всем пришлось закрыть рот и глаза, спасаясь от крошечных игл.
Когда они миновали белую тучу, Джессика наконец смогла увидеть саму машину, черный силуэт которой вырисовывался на синей равнине.
— Она не… — эхом повторила за Джонатаном Десс.
— Что «не»? — переспросила Джессика.
— Не затормозила вовремя.
Мерцающий клин вырывался из зияющей дыры в ветровом стекле вместе со сверкающей струей осколков.
В двадцати ярдах от машины на соленом песке распласталась темная фигура.
Полночь не принесла привычной благословенной тишины. Вместо этого был внезапный взрыв шума и мучительной боли, едва не вывихнувшей разум. Эта боль бросила Мелиссу плыть во мраке.
Мелисса вспомнила, что ехала очень быстро, поглядывая на часы, как убрала ногу с педали газа, сбавив скорость и дожидаясь последнего момента, когда можно будет нажать на тормоз.
«О да. Чрезвычайно важно нажать на тормоз…»
Она с огромным усилием открыла глаза. Перед ними прыгали звезды, мелькающие булавки танцевали на холодном черном небе.
«Нельзя отвлекаться. Тормоз…»
Мелисса пошевелила ноющей рукой и поднесла к глазам запястье. Придется попотеть, чтобы собрать числа в фокус.
Циферблат часов треснул, стрелки остановились на восьми секундах до полуночи.
Она уронила руку обратно в соль и наконец поняла.
— Дурацкая кварцевая дешевка… — пробормотала она.
Потом в голове застучал молоток. Мелисса знала о головной боли практически все. Она чувствовала ее — свою и чужую — с самого рождения. Если суммировать, то может статься, что у нее всю жизнь трещала голова. Но на этот раз… На этот раз было хуже некуда.
Она какое-то время плыла во мраке, и боль растекалась синяком по кончикам пальцев. Затем она услышала тяжелые шаги по жесткой земле пустыни.
— Мелисса!
Глупая крикливая огнетворщица. Жужжащий мозг Джессики был вкуса девятивольтной батарейки, прижатой к языку Мелиссы.
— Тихо, — скомандовала она.
Интересно, открыты ли ее глаза. В любом случае, перед ними скакали звезды. Громко, как сирена у машины:
— Не трогай ее!
Может, это голос Джонатана? Пружинистый вкус Летуна был где-то рядом.
Мелисса решила открыть глаза. Похоже, голоса не уйдут, пока она не воззрится на них. От такого свирепого взгляда надоедливые люди, как правило, затыкаются.
Перед ней возникло размытое озабоченное лицо Джессики.
— Я в порядке.
Все в порядке… если не считать головокружения, боли и ощущения, что ее сейчас вырвет. Ладно, все равно в бардачке упаковка аспирина, как всегда. А где, кстати, машина? Мелисса приподняла голову, чтобы оглядеться. Черт, далековато.
— Лежи тихо, — посоветовала Джессика.
«Да, я как раз собиралась вам станцевать», — подумала Мелисса.
А потом с неба выпал кусочек воспоминания — почему она ехала так быстро. И даже несмотря на то что говорить было больно, она произнесла:
— Быстрее к Рексу, вы, идиоты.
Все трое переглянулись, и никто не сказал, о чем подумал, а драгоценные секунды тикали. В конце концов Десс сказала:
— Хорошо. Я останусь здесь.
Мелисса закрыла глаза. Бедняжка Десс, вечно крайняя. Не может летать, не может творить огонь. Им стоит пойти втроем и оставить Мелиссу на съедение темнякам. Когда ее сожрут, будет не хуже, чем с этой головной болью.
Но пререкаться тоже было больно.
Их голоса и мысли стали еще громче. Десс взахлеб объясняла Джессике, куда идти. Летуну не терпелось отправиться в путь, к тому же он испытал облегчение, что не придется тащить сразу двух пассажиров. А тем временем менее чем в миле оттуда скапливался сухой вкус темных сил.
— Скорее, — пыталась выговорить Мелисса.
Если Рекс там, то он без сознания. Мелисса не чувствовала его. Но она ведь ехала вперед на вкус знакомого разума. Энджи была неподалеку, ее наглую уверенность приглушила полночь.
Ах, если бы только Мелисса могла проползти последнюю милю, она бы показала этой Энджи. Отец Рекса сплясал бы вокруг нее чечетку, когда Мелисса закончит.
Но лежать было легче. Поэтому она полежала еще немного.
— Очнись.
Теперь только Десс. Остальные двое наконец удалились: полетели спасать Рекса. Мысли эрудитки заполнили воздух: Десс вколачивала в землю колышки, защищая их обеих от сил тьмы.
— Очнись! У тебя сотрясение мозга. Если ты заснешь, то можешь умереть.
Мелисса застонала.
— А я не против.
— Какое совпадение. Я тоже.
Она открыла глаза и взглянула на бедную одинокую Десс, почувствовала горечь жженой резины. Десс думала, что у нее выкрали тайного друга. Разве она не видела, кто такая Мадлен? Что она с ними со всеми сделала? Она бросила их. Оставила жалкими сиротами, в то время как знала все ловушки.
И все равно у Мелиссы не было другого выбора.
Она облизала губы, отчаянно мечтая о глотке воды.
— Прости, что я дотронулась до тебя, Десс. Но они же забрали Рекса… Я должна была его найти.
Никакого ответа, только стук кольев, вбиваемых в твердую землю. Каждый удар как сосулькой по мозгу Мелиссы.
Наконец молоток замолк.
— Теперь они о ней знают, да?
— Они и так знали.
Мелисса закрыла глаза. Здесь, в полусознании посреди пустыни, она покачивалась на волнах темняковых мыслей, и их размеренный ритм было проще уловить, чем гудящие мысли людей, от которых только голова раскалывается. Мадлен не в первый раз допустила промах, когда передала Джонатану и Джессике направление. Еще много лет назад темняки учуяли ее присутствие. Как же они могли упустить наплыв юных полуночников в Биксби? А ведь самые старые и мнительные параноики всегда подозревали, что кто-то выжил.
И тут она осознала очевидное.
— Поэтому они оставили нас в живых, — прохрипела она.
Стук прекратился.
— Что?
Говорить было больно, но, по крайней мере, Десс не вгоняла колья для палатки, пока слушала. Мелисса слегка приподняла голову и через силу перевернулась на бок, почувствовав ушибы на плечах и царапины от соляных кристаллов на ладонях.
— Мы не были угрозой, пока не явилась Джессика. А темняки же не дураки: они сохраняли нам жизнь. Чтобы найти Мадлен.
«И чтобы Рекс вырос», — добавила она про себя.
Они забрали Анатею слишком маленькой, поэтому она умирала всего через два года темняковой жизни.
