Но главной радостью Ивана Алтынова всё же являлось то, что он сумел ещё раз повидать Зину. И успокоить её: сказать, что светопреставление, творившееся на Духовском погосте, наконец-то завершилось. Зина даже немножко всплакнула — от радости и облегчения — когда Иван сообщил ей эту новость. И поглядела на него так, словно он был мифическим героем, которому посчастливилось уничтожить страшное чудовище — этаким Персеем, одолевшим Медузу Горгону.
Одно только омрачило Ивану счастье той минуты: мысль о том, как будут развиваться их с Зиной отношения после того, как он предаст огласке те сведения, о которых он давеча говорил Валерьяну. А в том, что предать их огласке непременно придётся, Иван Алтынов не сомневался. И документы, которые ему удалось исследовать в десять лет своего отсутствия, не только могли пролить свет на тайну гибели его дела, Кузьмы Петровича Алтынова. Они могли также очень сильно осложнить жизнь и самой Зине, и всему семейству протоиерея Тихомирова. Потому-то Иван и помалкивал пока обо всем, что ему стало известно. Тянул время, твёрдая мысленно, что ему нужно всё хорошенько обдумать. Ну, а в действительности — просто малодушничая. Уж самому-то себе он должен был в этом признаться.
Но всё же, когда купеческий сын снова — в который уже раз за минувшие сутки — вошёл на Духовской погост, никаких по-настоящему дурных предощущений он не испытывал. Прикрепив записку отца Александра к створке ворот (и понадеявшись, что новых ливней, которые могли бы размыть текст, в ближайшее время не случится), Иван Алтынов быстро дошагал до фамильного склепа. И вот там-то его и ждал первый неприятный сюрприз.
Под кустом сирени уже не храпел Василий Галактионовичем Сусликов, бывший домашний учитель Ивана Алтынова. В том месте, где он лежал, осталась одна только примятая трава. Когда он пробудился, куда отправился — оставалось только гадать. "Впрочем, — сказал себе Иван, — теперь уже и неважно — куда. Пифагоровы штаны на все стороны равны..."
И он, шагнув к проему с высаженной дверью, вошёл в алтыновскую погребальницу. Где его ждал второй сюрприз.
Валерьян Эзопов стоял, как истукан, возле колодца, что обнаружился в дальней от входа части склепа. И смотрел вниз — где должна была плескаться вода, в которой Иван Алтынов чуть было не утонул вчера. Что уж там рассчитывал узреть Валерьян — было неясно; но он даже не заметил появления Ивана, когда тот вошёл — головы в его о сторону не повернул.
Но всё же это был пустячный сюрприз в сравнении с третьим — самым главным и удручающим: сколько Иван ни оглядывал разорённое пространство алтыновского склепа, тела Мавры Топорковой он нигде не видел. "Баба Мавра ещё раз восстала из мёртвых — повторно", — подумал он, похолодев. И, когда он обратился к Валерьяну, то сам поразился тому, как сдавленно, почти по-стариковски, прозвучал его голос:
— А где Мавра Игнатьевна? И где Василий Галактионович — который спал под кустом?
Только тут Валерьян повернулся к нему — с абсолютно отрешенным выражением лица. И купеческий сын моментально решил: сейчас его родственник сообщит ему, что покойная ключница загрызла господина Сусликова, тот сразу же восстал из мёртвых, и они вдвоём отправились бродить по Духовскому погосту. Однако Валерьян Эзопов сказал нечто совершенно иное — Иван даже не сразу вник в смысл его слов, настолько они поразили его:
— Я сбросил тело Мавры Игнатьевны в колодец — сам не пойму, зачем. И теперь оно, похоже, утонуло. — Валерьян выдавил кривую усмешку, которая в сумерках склепа превратила его красивое лицо в подобие шутовской маски. — А той пьянчужка — он, по-моему, увидел, что я делаю. Когда там, — он кивнул на колодец, — раздался всплеск, я услышал, как возле порога кто-то вскрикнул, явно — в испуге. Правда, когда я в ту сторону посмотрел, на пороге уже никого не было... Но кто ещё мог там кричать, кроме него?
На последний вопрос у Ивана Алтынова ответа не было. Но, по крайней мере, он мог бы просветить своего родственника относительно того, зачем он сбросил в колодец тело бедной ключницы. Впрочем, Иван был почти уверен: тот и сам понимал, из-за чего — из-за кого — он столь дикий поступок совершил. Просто не желал даже самому себе в этом понимании признаваться. Та одержимость духом однорукого колдуна, которая помогла Валерьяну отыскать последний камень, потребный для оборотного заклятья, и побудила его отправить к Кузьме Петровичу тело его давнишней любовницы.
— Уходим отсюда, — сказал Иван. — Тебе нельзя здесь оставаться ни одной лишней минуты.
Глава 28. Десять лет Ивана Алтынова
1
Иван подумал запоздало: не следовало ему оставлять Валерьяна возле склепа одного — даже на час. Да, он и так уже сделал своему дяде-кузену незаслуженное снисхождение: пообещал молчать о всех его художествах. Но, если говорить начистоту, снисхождение это было не так уж и велико. Чем обернулось бы дело, если бы он, Иван Алтынов, принялся рассказывать каждому встречному и поперечному о том, что его родственник при помощи колдовской книжицы поднял из могил мертвецов на Духовском погосте? Скорее всего, обернулось бы это тем, что его, Ивана, сочли бы ещё большим дураком, чем считали сейчас — коль уж он буровит подобную ахинею, да ещё делает это на полном серьезе. А, может, всё и вовсе кончилось бы тем, что его упекли бы в сумасшедшие палаты. Тогда как Валерьяну стали бы даже сочувствовать: дескать, вот какую несусветную напраслину возвел на него родственничек!
Но одержимость духом купца-колдуна — это была история уже совершенно иного рода. Не самоубийца Кузьма Петрович мог сотворить со своим незаконнорожденным сыном всё, что ему заблагорассудилось бы. Даже если Кузьме Петровичу было и неведомо, какую роль в его убийстве сыграла пятнадцать лет назад настоящая мать Валерьяна — Мавра Топоркова.
Иван бросил короткий взгляд на Валерьяна, который шагал рядом с ним по Губернской улице в сторону Пряничного переулка. И похолодел: у его родственника его оставался отрытым только один глаз! А второй плотно смежился — должно быть, из-за того, что веки соединяла тонкая шелковая нитка телесного цвета. Иван при виде этого вздрогнул и запнулся на ровном месте — прочертив ногой длинную грязную полосу на уличных тротуарных досках. Внутри у него всё налилось не только ледяным холодом, но и свинцом: купеческий сын решил, что его дед снова, в который уже раз, вернулся в мир живых.
Только тогда, когда Валерьян замедлил шаг, заметив, что его спутник споткнулся, и повернулся к нему, Иван Алтынов осознал свою ошибку. И даже издал облегченный смешок — явно удивив Валерьяна. У того и вправду один глаз был сощурен, однако вовсе не из-за того, что его зашили. Просто восходящее солнце било своими лучами в лицо Валерьяну — что и вынудило его один глаз держать прикрытым.
— Ты чего смеешься-то? — спросил он. — Наверное, надо мной потешаешься? Над тем, что все мои экзерсисы закончились ничем — одним пшиком?
Но ответить ему Иван не успел. Из-за угла ближайшего к ним дома выбежал запыхавшийся алтыновский приказчик — Лукьян Андреевич Сивцов.
— Ну, слава Богу! — воскликнул он. — Я всё-таки успел вас обоих перехватить.
— Что-то случилось? — Иван напрягся, уже догадываясь, что именно он услышит в ответ — и на сей раз не ошибся.
— Вам с господином Эзоповым никак нельзя возвращаться домой! Вас там будет поджидать исправник. И городовых с собою прихватит, по всем вероятиям.
Иван хотел было сказать: не страшно, я готов с исправником Огурцовым встретиться. Но потом понял: нет, пока что не готов! И спросил:
— Матушка моя ещё не прибыла?
Лукьян Андреевич, если и удивился вопросу, то виду не подал.
— О Татьяне Дмитриевне никаких известий я покуда не имею, — сказал он.
— Тогда вот что. — Иван повернулся к Валерьяну: — Нам с тобой нужно будет пересидеть где-то вплоть до того времени, пока она не появится в Живогорске. — А потом снова обратился к приказчику: — Я вот о чем вас попрошу, Лукьян Андреевич. Вы ведь можете незаметно провести нас в наш доходный дом, что на Миллионной улице? И хорошо бы отвезти туда же и мою мать, когда она прибудет в Живогорск.
