Я в который раз вспомнил оставленный в квартире нож, которому неуютно ведь было среди ламината, флизелиновых обоев, жидкокристаллических экранов и негаснущих индикаторов. Вспомнил както связанную с ножом лесную бабушку-ласточку, которая, наверное, телефон с компьютером приняла бы за неудобную мебель, а от обычного трамвая бежала бы с кенийской прытью — при этом все знала и кое-что могла посоветовать. И не вспомнил, а вытащил откуда-то из взятой напрокат памяти, что специально учить профессии, да и правилам жизни, с древних времен надо было только мальчиков.
Женщинам, чтобы знать, не нужен нож. Им вообще со стороны ничего рассказывать не надо. Они и так все знают. Просто помнят не всегда. У них в организме полный курс истории человечества и планеты Земля записан. Еще до рождения — и до смерти.
Я задумался, зачем тут два раза «до», тряхнул головой и неожиданно спросил:
— Дильк, а ты где молиться-то научилась?
Däw äni удивленно посмотрела на Дильку. Дилька зыркнула на меня с неудовольствием, двинула плечом и сказала:
— Бабушка.
Däw äni засияла и стала сюсюкать, что вот ведь, помнит ведь, а такая малявочка была ведь. Я не стал разубеждать. Может, у Дильки и впрямь молитвы с младенчества в памяти сидели, а бабушка-ласточка лишь подтянула эту полочку поближе. Чтобы не тянуться, когда время придет. Дилька успела — а я и спасибо не сказал.
И не скажу пока. Я ей лучше сказку придумаю. Она же любит сказки.
Жил-был пацан, который решил убить всех врагов. Он убил всех врагов, убил недругов, успевших стать врагами, убил каких-то левых чуваков, которым не понравилось, что он всех убивает направо и налево, убил всех остальных, которых тоже нельзя было назвать друзьями. И остался один. И понял, что человек, оставивший его одного-одинешенького, другом считаться не может. И товось.
Не, плохая сказка. Лучше такую расскажу.
Жил-был пацан, который никого не хотел убивать, а просто хотел спасти семью. Он ее спас и надежно укрыл. А те, от кого надо спасать, остались снаружи. Семья пацана была в безопасности, а семьи остальных пацанов и девчонок — нет. Они не спаслись. То ли не смогли, то ли не успели, то ли наш пацан такой уникальный был. Его семья так и не вышла наружу. Никто не знает, что с ней случилось. Да и знать об этом некому.
Нет. Так себе сказка. Давай лучше такую.
Жил-был пацан, который не хотел никого убивать и не хотел никого спасать. Он просто хотел жить как обычно, нормальной такой жизнью. А ему драться пришлось, себя и других калечить, ужас, — и все одному да одному. Он как-то подзадолбался, честно говоря. Я свое уже отвоевал, думал он, пусть другие теперь. А никто его не жалел. Враги жалели притворно — чтобы расслабить и убить. А свои отвечали, сочувственно так: не отвоевал. Иди давай, пацан.
И пацан понял наконец главное. Один он долго не продержится, никак. Надо искать соратников, пусть это тяжело, стремно и неудобно. И второе главное он понял: если соратники найдутся, забот у него прибавится. Потому что придется махаться не только за себя и за маму с папой и сестру с бабушкой, а за всех. Не оглядываясь и не ожидая помощи. Иначе сам помрешь и все остальные с тобой. Вот эта несправедливая рубка без оглядки и называется жизнью. Остальные определения — чтобы детей и проигравших успокоить.
Сказка получилась без конца. Ну и ладно. Так даже интересней. Вот эту сказку и расскажу. Вечером. Если получится.
Убыр — он, по идее, как вирус. Причем вирус не местный, не городской, а прилетевший из чужой среды. На новом месте он может раскрутиться и выкосить целый континент. А может, наоборот, выродиться во что-то типа гриппа: в соплях походишь полторы недели — и нормуль. Правда, каждые пятнадцать лет вдруг вспышка, и народ толпами умирает. Ну, судьба, значит.
Не-а. Не судьба. Убыр. Если есть возможность его выжечь, я его выжгу. А нет такой возможности — буду следить и жечь. Раз за разом и год за годом.
— Мих! — сказал я. — Как вы, все готово?
Миха подошел и начал длинно объяснять, что, в принципе, все, хотя Фагим с Сырычем сомневаются, что народу хватит и так далее.
— Да ладно, — сказал я. — Ты не прикидывал, сколько их там?
— Кого?
Умел Миха тормозить все-таки, по-настоящему талантливо. Я выразительно посмотрел на него. Миха обозлился, покосился на däw äni и сказал:
— Ну, двенадцать или тринадцать. Кирилл, Ренат, еще вроде Артем и девок, ну, девчонок штук десять. И с учителями непонятно ни фига.
Многого я про своих одноклассников не знал, оказывается. Если их, как меня, на самовнушение не взяли. В любом случае Кир там — это паршиво и опасно. Кир упертый, независимо от обстоятельств.
Да и с учителями впрямь неясно было — где они и какие.
— Мих, — сказал я. — А помнишь, ты у меня телефон секции брал? Ну там брат у тебя записаться хотел, что ли? У тебя номер сохранился?
Миха пожал плечами, вынул телефон и погрузился в записную книжку. Я сидел и удивлялся себе. Но быстро придумал, что обиду нельзя оставлять за спиной. Если она не превратится во врага сразу, потом все равно вернется и обидит тебя еще сильнее. Да у меня и выбора нет. Он же сказал — возвращайся, когда в себя придешь.
Я пришел.
Ну а не найдет Миха номер — тем лучше. Я честно попытался, а на нет…
— Во! — сказал Миха и протянул мне телефон.
Я посмотрел на него с укором, взял теплую трубку, подумал еще раз, покосился на däw äni с Дилькой, ухромал в сторонку и нажал кнопку вызова.
Михалыч вернулся из парка, растирая уши. Переодеться он не успел, рванул вместе со старшими пацанами прямо с тренировки. В машине-то тепло, а на трассе вдоль больниц был свистодуй, ближе к вечеру ставший лютым.
— Чуть не нарвались, — сказал он. — Охранник не зря косился, стуканул менту тут рядом. Он такой подошел: что за дела, что за толпа, чего хотели.
— А вы что? — спросил Ильдарик тревожно.
— А что я. Наплел ему про диспансеризацию чего-то, перед соревнованиями положено, все дела. А он, въедливый, уточняет еще — да почему в больнице, а не в поликлинике, да почему в РКБ, а не в детской. Я думаю, все, копец. Говорю ему: разрядники в РКБ должны, а вы, коли так, лично с «Динамо» разбираться будете. А сам уже прикидываю — не отвянет, придется… Михалыч замолчал, передернулся и сказал задумчиво:
— Ох, парни, подведете вы меня все-таки под уголовку.
— Вместе пойдем, — бодро сказал Ильдарик и юркнул мне за спину.
Мы быстро скорефанились по-новой — я извинился, Ильдар пообзывался, ну и все, инцидент исчерпан.
Михалыч поглядел на нас, вздохнул и отошел к Сырычу.
