Щеки мистера Скрибблера сделались белее турнепса. Его губы дрожали. Широко раскрытые глаза наполнились слезами — до краев, казалось, душа того и гляди хлынет наружу. Всевозможные мечты и мысли, скорбные и мрачные, всколыхнулись в штормовых проливах его сердца.
Лаура, растроганная проявлением чувств и до какой-то степени встревоженная собственной очевидной недостачей в этом отношении, закрыла рот ладонями, словно испугавшись своей бессердечности — и встретилась с клерком взглядом. Еще миг — и шаткое здание ее самообладания рухнуло; она застонала и откинулась на стуле, молча рыдая.
До глубины души взволнованный сперва ее речью, а теперь — ее явным раскаянием, мистер Скрибблер предложил гостье платок. Лаура с благодарностью приняла его. Клерк, устроившись на самом краешке стула, не сводил с девушки глаз, надеясь, что внезапный поток слез повлечет за собой смягчение приговора. Но этого не случилось.
— Мне страшно стыдно, — всхлипнула Лаура; из-за слез ее голос понизился на октаву. — Я такая черствая… такая злая… такая холодная и бессердечная…
Слова постепенно шли на убыль — так заканчивается завод в старинных часах. Она пару раз сглотнула, отбросила со лба локон волос. Мистер Скрибблер, потянувшись через стол, коснулся руки девушки, мягко покачал головой и свел брови, давая тем самым понять, что беспокоиться ей не о чем.
В ответ Лаура в свой черед удрученно покачала головой.
— Ну почему мы созданы такими, какие есть? — воззвала она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Почему все не может быть иначе? Почему? Кто так обошелся с нами? Почему мы не вольны ни в своем сердце, ни в своих мыслях?
Мистер Скрибблер схватил очередной лист бумаги и быстро набросал еще одно послание.
«Не тревожьтесь. Я понимаю — Пятничная улица».
Лаура подняла голову, еще не смея поверить.
— Спасибо, Ричард, — ликующе зашептала она. — О, спасибо вам, спасибо! Господь да благословит вас!
Мистер Скрибблер выдавил из себя некое подобие улыбки, но улыбка получилась натянутой, окрашенной меланхолией смирения. Он сложил руки на груди, устремил взгляд на поверхность стола и несколько минут глядел в одну точку. Похоже, он пытался примириться с целым роем противоречивых эмоций, сортируя их и классифицируя, одни — сохраняя, другие — отбрасывая, однако все удерживая на расстоянии, точно философ, размышляющий о безрассудствах человеческого рода. Прошлое — это прошлое, сказала Лаура; сейчас ему должно научиться принимать будущее. В глубине души, вне всякого сомнения, он был счастлив за девушку, однако за такое счастье приходится платить дорогую цену.
А как же чувства малютки Фионы? Или ее мнение в расчет не принимается? Что бы тут ответила она? Ах, сдается мне, взрослые всегда все знают лучше. «Детям — ириски, игрушки и книжки», — разве не так поют коробейники?
— Мне пора идти, — проговорила Лаура, поднимаясь на ноги и беря перчатки и капор. Ее слегка пошатывало. «Как это жестоко, — зашептал ей на ухо укоризненный голос. — Как это ужасно, ужасно жестоко!»
Лаура пригнула голову, отбросила назад локоны, надевая капор — и при этом нечаянно обнажился шрам, что тянулся за ухом, вниз по шее, и исчезал под воротником платья. Безобразный, устрашающий рубец; точно извилистая река со множеством притоков, петлял он по ровным, белоснежным равнинам кожи. Мистер Скрибблер отпрянул — хотя видел этот шрам далеко не в первый раз — и еле слышно охнул; губы его сложились в форму исполненного ужаса «О». Нет, он не забыл о существовании кошмарной отметины, просто со временем жуткое впечатление отчасти сгладилось, и теперь при виде нее клерк испытал глубочайшее потрясение.
Гостья подняла руку, натягивая перчатку, и взгляду открылся еще один шрам — охватывавший запястье и тянувшийся вверх по руке. Этот рубец во всем походил на первый, вот только был не так заметен, поскольку по большей части прятался в рукаве жакета.
Видя реакцию мистера Скрибблера, Лаура завязала ленты капора и подняла глаза на собеседника.
— Видите, прошлое ставит на нас свою метку, — промолвила она.
Мистер Скрибблер, во власти переполняющего его горя, сам не знал что предпринять. Не в силах думать, не в силах говорить, не в силах измыслить, как загладить свою вину перед несчастным созданием, стоящим перед ним, не в силах даже двинуться, он был как во сне: словно сквозь туманную дымку видел, как Лаура надела плащ, видел, как открылась дверь, видел, как девушка, не произнеся ни слова, переступила порог — и исчезла.
Угрызения совести причиняют немалую боль, и в последующие за тем мгновения мистер Скрибблер сполна испил муку этой пытки. Он тупо глядел на дверь, за которой скрылась Лаура. Прошла минута, затем вторая… Ушла? Она в самом деле ушла? Клерк не помнил. А была ли она вообще или это и впрямь только сон?…
Мистер Скрибблер пришел в себя от пронзительного свиста ветра, просачивающегося внутрь сквозь щели рамы. Клерк шагнул к окну и придирчиво оглядел мир с высоты, скрестив на груди руки и сдвинув брови, из надежного убежища собственной квартирки над Свистящим холмом. Примерно так же ежедневно озирал он со своего высокого табурета обширную юдоль права «Баджера и Винча». Вознесенный над суетой, отчужденный и безучастный — будь то по стечению обстоятельств или намеренно, сказать не могу, — он смотрел на мир свысока, издали, не принадлежа ему и в то же время в безопасности от его посягательств.
Безопасность. Почему безопасность должна быть его уделом, а не ее? Что он такого сделал, чтобы безопасность заслужить? Свою собственную безопасность он обеспечил тем, что поставил под угрозу ее жизнь, и с самыми ужасными последствиями. А остальные двое, те, что были столь ему дороги — и погибли? Имеет ли он право обезопасить себя от мира, если не позаботился должным образом о них?
Схватив целый ворох разрозненных листов почтовой бумаги — все, что подвернулись под руку, — мистер Скрибблер бросился к столу и плюхнулся на стул. И принялся лихорадочно писать — на лицевой стороне листов и на оборотной, снова и снова выводя одно-единственное слово, что, на его взгляд, отражало ключевое свойство его характера, итог его существования, самую суть его бытия. Снова и снова, без перерыва, одни и те же буквы стекали с пера на бумагу, заполняя свободное место тем самым словом, что, раз и навсегда, в полной мере описывало, что это такое — быть Ричардом Скрибблером.
Словом «ТРУС».
Устав от этого небольшого упражнения, клерк порвал листы на сотню мелких клочков и подбросил их в воздух. Тяжело опустившись на стул, он в мрачной задумчивости уставился на поверхность стола, рассеянно теребя и пощипывая губу большим пальцем и указательным.
