Напряжение становилось невыносимым, дикая вереница мимолетных впечатлений и ассоциаций пронеслась перед моим мысленным взором. Я услышал бой далеких часов наши часы никогда не били, и моя возбужденная фантазия получила новый толчок. Часы… время… пространство… неопределенность и вновь мои мысли вернулись к настоящему, ибо несмотря на туман и дождь, я вдруг явственно ощутил, как над горизонтом восходит Северная Корона, как это созвездие, которого так опасался мой друг, сверкающим полукольцом невидимо нависает над нами, простирая свои лучи сквозь неизмеримые бездны эфира. Вдруг до моих ушей донесся новый звук, прекрасно различимый на фоне уже знакомых мне скрипов и шорохов. Это был низкий монотонный вой, источник которого находился где-то очень далеко на северо-востоке.
Но не этот вой, громкий, издевающийся, зовущий, оставил в моей душе печать страха, от которой мне никогда в жизни уже не избавиться, не он исторг из меня те крики, которые заставили соседей и полицию выломать дверь. Ибо куда страшнее было то, что я увидел: в темной, запертой на ключ и зашторенной комнате вдруг откуда-то из северо-восточного угла возник луч зловещего золотисто-кровавого света, который не рассеивал тьму вокруг, а был направлен точно в голову спящего. И в свете этого луча я вновь увидел странно помолодевшее лицо моего друга, каким я помнил его во время наших совместных блужданий в таинственном царстве снов.
Мой друг приподнял голову, черные, глубоко запавшие глаза его вдруг в ужасе раскрылись, а с тонких губ готов был сорваться крик. Я едва узнавал в этом мертвенно-бледном от страха лице то, сияющее и молодое, которое я хорошо знал такой неимоверный ужас сквозил в каждой его черте, ужас, неведомый смертному человеку.
Далекий вой все нарастал. Когда же я проследил за взглядом моего бедного друга и лишь на мгновение увидел то место, откуда шел звук и где начинался проклятый луч, со мной случился сильнейший припадок эпилепсии, перебудивший всех соседей и заставивший их вызвать полицию. При всем желании я не смогбы описать, что именно я там увидел, а мой бедный друг, видевший гораздо больше моего, умолк навеки. Но с тех пор я решил никогда больше не поддаваться ненасытному и коварному Гипносу, хозяину сна, звездному ночному небу и безумным амбициям сознания и философии.
До сих пор в точности неизвестно, что же все-таки произошло в ту ночь, ибо не меня одного коснулась ужасная тень, но и все окружающие вдруг заразились необъяснимой забывчивостью, сильно смахивающей на безумие. Они в голос утверждают будто у меня вообще не было никакого друга и что только искусство, философия и сумасшествие заполняли собой мою нелепую и трагическую жизнь. Той ночью они пытались меня утешать и даже вызвали доктора, который прописал мне что-то успокоительное, но никто из них не поверил моему рассказу о случившемся. И не участь моего несчастного друга разбудила их чувства, а то, что они обнаружили на кушетке в углу мастерской. Эта вещь вызвала целую бурю восторгов и принесла мне ту славу, которую я, разбитый, парализованный, полупомешанный от наркотиков старик, глубоко презираю.
Они отрицают, что я продал все свои работы и в доказательство предъявляют то безмолвное и окаменевшее, во что проклятый луч превратил моего друга, того, кто был моим проводником на пути к безумию и катастрофе. Это изумительная мраморная головка, чьей молодости бессильно повредить время: прекрасное лицо, обрамленное короткой бородой, чуть тронутые улыбкой губы, гордый изгиб бровей и густые вьющиеся локоны, украшенные венком из полевых маков. Говорят, что моделью для этой миниатюры послужил я сам в возрасте двадцати пяти лет, но на ее мраморном основании высечено лишь одно имя ГИПНОС.
1. Тень на каминной трубе
В ту ночь, когда я явился в заброшенный особняк на вершине Темпест-Маунтин[1] в поисках Затаившегося Страха, воздух сотрясался от бушующей в окрестностях грозы. Я прибыл туда не один: безрассудная храбрость тогда еще не сопутствовала моей любви к ужасным и невероятным тайнам бытия любви, превратившей мой жизненный путь в непрерывную череду поисков необъяснимых ужасов в литературе и действительности. Со мной были двое лкди надежные и сильные, за чьей помощью я уже обращался в свое время. С тех пор они постоянно сопровождали меня во всех опасных экспедициях, ибо как нельзя лучше подходили для этого.
Мы покинули деревню без лишнего шума, опасаясь репортеров, которые не спешили разъезжаться по домам, хотя миновал уже месяц с того дня, когда кошмарные деяния смерти повергли местных жителей в состояние невероятной паники. Позже у меня возникла мысль, что эти репортеры могли бы оказать мне помощь, но в тот момент я и слышать о них не хотел. Ни на секунду не допускал я даже мысли о том, чтобы взять их с собой в качестве помощников. Ведь по ходу поисков я рано или поздно выдал бы им свою тайну, которую никому не решался доверить из страха, что мир сочтет меня безумцем или свихнется сам. И даже сейчас, осмеливаясь рассказывать обо всем происшедшем и надеясь, что мои мучительные размышления еще не сделали меня маньяком, я жалею о том, что тайна раскрыта. Ибо только я один знаю, что такое Страх, затаившийся на этой зловещей необитаемой горе.
Наш небольшой автомобиль милю за милей продвигался по первозданным лесам и холмам и наконец остановился перед густо заросшим деревьями крутым подъемом. То была мрачная местность. Нам уже доводилось осматривать ее, но прежде она не производила столь гнетущего впечатления, как теперь, когда на нас надвигалась ночь и вокруг не было видно ни одного из зевак, толпами бродивших здесь в последнее время. Ничто не мешало нам зажечь ацетиленовый фонарь, но мы удержались от этого соблазна: пламенем фонаря легко привлечь чье-нибудь недружелюбное внимание. В сгустившейся тьме пейзаж приобрел зловещие очертания, и его болезненная странность наверняка бросилась бы мне в глаза, даже если бы я и понятия не имел о бродившем там ужасе. Дикие звери здесь не водились инстинкт самосохранения не пускал их в места, где разгуливала сама смерть. Озаряемые вспышками молний старые деревья и кустарники трепетали, как в лихорадке и казались неестественно толстыми, а холмы и пригорки, поднимавшиеся над землей, покрытой бурьяном и оспинами рытвин, напоминали свернувшихся клубками змей и голые черепа, раздутые до гигантских размеров.
К тому времени Темпест-Маунтин уже более ста лет был обителью Затаившегося Страха. Я узнал об этом из газетного репортажа о бедствии, постигшем эти места и приковавшем внимание всего мира. Местность эта представляет собой уединенную пустынную возвышенность в той части Катскилльских гор, что отмечена слабым и кратковременным проникновением голландской цивилизации. Собственно, все, что последняя оставила по себе, это несколько полуразрушенных особнякоа да тронутых печатью вырождения поселений, представлявших из себя пару-другую жалких деревушек, разбросанных по этим Богом забытым склонам. До тех пор, пока не была организована местная полиция, представители цивилизованного мира были редкими гостями в здешних краях; впрочем, и сегодня патрулирование местности осуществляется весьма незначительными силами. О живущем на склонах горы кошмаре повествовали старинные предания, ходившие среди жителей окрестных деревень. Эта тема была самой значительной в незатейливых беседах бедняков-полукровок, покидавших пределы своих долин только затем, чтобы выменять сплетенные ими корзины на еду, которую они сами были не в состоянии вырастить или добыть охотой, да на самую простую утварь, которую они не умели изготовить.
