Мне стоило огромного труда не перейти на крик.
– Говорю тебе, этого делать нельзя! Я тебе не позволю. Знаю я эти твои «эксперименты»! Я знаю, что ты сделал с папой и Тэмом! Ты и пальцем не тронешь Грацию. Либо ты оставляешь ее в покое, либо я иду в полицию!
– Нет, Ричард, – тихо сказал мне брат. – В полицию ты не пойдешь. Еще немного, и ты успокоишься… ты сможешь подумать головой. И тогда ты поймешь истинность того, что я сказал тебе относительно Грации. Она полностью, всецело моя. Она никогда не засвидетельствует ничего из диких историй, которые ты способен рассказать властям. Напротив, раскрой ты только рот, и она с готовностью присоединится к моим показаниям, что ты сошел с ума.
И он вышел, беззвучно прикрыв за собою дверь.
Я ничего не мог поделать. Мне оставалось только смотреть, как злокозненный гений Клода Эшера медленно, но неотвратимо подчиняет себе Иннисвичский Приорат. К концу первой недели я уже чувствовал себя в собственном доме беспомощным чужаком, столкнувшимся с чем-то невыразимо ужасным и не смеющим сделать ничего, кроме как повернуться к кошмару спиной. Мои нервы были натянуты, будто струны чувствительного инструмента – еще один поворот колка, и я просто рассыплюсь в руках жестокого настройщика. День за днем я наблюдал, как Грация бродит по сумрачным коридорам Приората… как все бледнее становятся ее нежные щеки… как за прозрачным зеркалом глаз извивается тошнотворный ужас. Снова и снова я отправлялся на прогулку, твердо намереваясь на сей раз закончить ее в полицейском участке – но так и не решался, памятуя о жутком в своей рациональности предупреждении брата.
Я пробуждался по ночам, дрожа от неистовой ярости, а под сводами дома отголосками грома гулял пульс адских барабанов. После таких ночей брату становилось явно и откровенно лучше, а Грация раз от раза делалась все бледнее, все молчаливее. Я понимал, что девушка, скользившая, как бесплотный дух, из комнаты в комнату нашего мрачного дома и улыбавшаяся со смирением и обожанием Клоду, уже не была настоящей Грацией. Я знал, что он ее контролирует, что ее безмолвная преданность ему служит проявлением какой-то чудовищной разновидности месмеризма – но доказать свою теорию не мог никак. Возможно, я бы никогда не узнал настоящую Грацию Тейн, если бы не простуда.
Она свалила Клода внезапно, в середине третьей недели. День выдался облачный и на редкость зябкий. Сырость с моря проникала в просторные комнаты Приората, несмотря на закрытые окна, и никакой огонь был не в силах пронать этот холод. Клод просидел весь день, запершись в восточном крыле. Когда он вышел к ужину, его изможденные щеки покрывал непривычный румянец. Обведенные красным глаза глядели до странности смущенно, стоило его взгляду встретиться с моим. За едой царило тягостное молчание. Грация обеспокоенно посматривала на мужа, но он на нее не глядел и ушел спать сразу же после трапезы.
Мне удалось задремать лишь сильно после полуночи. Странная молчаливость брата пугала меня. Со времени приезда зло в нем успело разрастись в наглую, насмешливую тварь, то отпускавшую колкие двусмысленности, то хохотавшую ядовитым смехом – нынешний Клод был сам на себя не похож. Мне оставалось только гадать, что привело к подобной перемене. Ответ пришел в виде белой фигуры, возникшей у моего одра среди ночи, словно какой-то неупокоенный дух. Должно быть, я вскрикнул, когда меня коснулась холодная рука, потому что легкие пальцы тут же надавили мне на губы, призывая к молчанию. Тяжело дыша, я воззрился на омытую лунным сиянием прелесть милого личика Грации Тейн.
– Ричард! – в шепоте ее звучала кроткая настоятельность. – Ричард, идем скорее… Я боюсь… боюсь, что…
Она попыталась изгнать из голоса дрожь.
– Это Клод… он стонет, я слышала. Это так ужасно. Он у себя в спальне… не пускает меня. Ричард, я боюсь, что он болен. Я это чувствую. Мы должны что-то для него сделать, помочь…
Глядя в широко распахнутую тьму ее глаз, слушая звенящую в словах тревогу и ужас, я испытал внезапный укол надежды. Стоявшая у моей постели девушка больше не была безвольным автоматом, который я привык встречать в коридорах Приората. Впервые с самой первой нашей встречи в Грации Тейн билась неподдельная, трепещущая жизнь. Ее рука в моей была влажной; вместе мы двинулись сквозь киммерийскую тьму верхнего холла. Не помню, сколько мы простояли у Клодовой спальни, прислушиваясь и едва дыша; зато помню, как судорожно вцепилась она в меня, когда из-за тяжелой дубовой створки донесся приглушенный, мучительный стон. Я схватился за ледяной металл и резко дернул, распахнув упрямую дверь настежь.
Дикий вой, разорвавший ночь в следующее мгновенье, был уже не от боли – это был злобный вопль разгневанного зверя. На одно ужасное мгновенье я узрел на кровати брата белое чудовище с лихорадочно сверкающими глазами, покрытой пятнами кожей, свежим шрамом рта, изрыгавшим тот самый раздираемый яростью крик. Грация подле меня ахнула. Тотчас же Клод Эшер отвернулся от нас и скрылся из виду под грудой одеял.
– Вон отсюда! Вон из моей комнаты и не смейте больше сюда входить!
– Клод… ты болен… дай нам тебе помочь. – Грация неуверенно шагнула к нему.
– Не подходи! – приказал хриплый шепот. – Я тебе говорил никогда сюда не входить! Оставьте меня в покое!
– Разреши, я позову Эллерби, Клод, – сказал я как можно более ровным голосом.
– Нет! Мне не нужен врач! Мне никто не нужен. Нет причин поднимать шум. Это просто рецидив лихорадки, которую я подхватил в тропиках. Все пройдет. Оставьте меня в покое, все!
К утру ничего не изменилось. Несмотря на просьбы жены, Клод решительно отказывался пускать кого-либо к себе в комнату. Я молча стоял и слушал, как Грация через дверь умоляет его быть благоразумным и позвать доктора. Он ответил ей только раз, спокойным и безнадежным голосом: велел оставлять ему еду на подносе в коридоре и обещал, что всего через несколько дней он уже будет в порядке. Все дальнейшие увещевания Грации оставались без ответа. Лишь иногда какой-то шорох проникал сквозь запертую на все засовы дверь… а вместе с ним и тошнотворный запах гниения, который с каждой минутой становился, казалось, все сильней и сильнее.
Как всегда, Клод Эшер победил. Мы оставили его в покое. Святилище скверны оставалось запертым больше недели. Время шло, и во мне поселилась странная надежда, которая одновременно пугала меня и приводила в тайный восторг. А что если эта проклятая дверь не откроется больше никогда?
Эта неделя распустилась тропическим цветком посреди задушенного грибами болота ненависти и порока, в которое превратилась моя жизнь – увы, ее великолепие оказалось столь же мимолетно. Единственное, что породили красивого эти последние страшные дни в Инниссвиче… нежное дуновение простой, нормальной жизни в выгребной яме безумия и злобы… О да, ибо в те недолгие часы мне открылась истинная Грация Тейн. Освободившись внезапно от зла, погребенного в комнате на верхнем этаже, она стала той, кем должна была стать – милым созданием, исполненным смешливого веселья и тихой нежности; беззаботным ребенком, обожавшим носиться по белым приморским пескам наперегонки с соленым ветром, овевающим щеки и играющим бронзовым шелком кудрей. Несмотря на тень Клода у нее за спиной, эта новая Грация вскоре расположила к себе деревенских, которых мы встречали на ставших любимой привычкой вечерних прогулках. Словно бы темная вуаль, отделявшая ее от реальности и дозволявшая видеть только Клода и никого кроме него, вдруг исчезла – и созерцая ее прелестное, полное жизни лицо, слушая ее теплый голос, чувствуя трепет ладони в моей руке, я знал, что люблю… люблю жену моего брата.
