Что касается моей партийной клички «Коба», то многие думают так, как написал в своей книге, в ее берлинском издании в 1932 году, «Stalin und die Tragoedie Georgiens» («Сталин и трагедия Грузии») мой сокурсник по Тифлисской семинарии Иосиф Иремашвили – отщепенец и предатель коммунистической идеи. Вот что там рассказывает обо мне, этот, с позволения сказать, писатель:
«Триумфом для него было достигать победы и внушать страх. Из круга его чтения особое впечатление произвёл на юного Сосо упомянутый роман грузинского националиста Казбеги «Отцеубийца», с героем которого – абреком Кобой – он себя отождествлял. Коба стал для Coco богом, смыслом его жизни. Он хотел бы стать вторым Кобой, борцом и героем, знаменитым, как этот последний».
Я всегда говорил, что есть писатели, а есть бумагомаратели. Так вот, этот Иремашвили как раз и относится к последним.
На самом деле правда происхождения моего псевдонима вовсе не касается персонажа романа, а взят он от имени персидского царя Кавада (в другом написании Кобадеса) завоевавшего Грузию и сделавшего Тбилиси столицей страны. И имя этого царя царей по-грузински и звучит Коба. Вот почему я стал Кобой. Но тогда этого никто не знал.
C детства я видел власть одних людей над другими, и унижения последних. Меня бил и унижал отец, моя мать зарабатывала стиркой у соседского князя, который пользовался не только ее услугами, но и, попутно, телом. И так было везде. Но не эта несправедливость возмущала меня, мне терзало душу другое: почему не я – там, наверху, властвую над людьми, почему я внизу, попираемый даже родным отцом? Постепенно мною полностью овладела одна, но всепоглощающая, абсолютная, в которой я стал весь целиком, страсть – жажда власти. Страсть маниакальная, азиатская, страсть азиатского сатрапа далеких времен. Только ей я решил служить, только ею все время заниматься, только в ней я стал видеть цель своей жизни.
Но как ее было добиться? Этим мыслям я посвящал все свое свободное время, даже сон. У меня не было денег, чтобы идти во власть, я не был знатного рода, и я не был великим политиком или премьер-министром. А я хотел не просто власти, я жаждал высшей власти, как у Бога или Дьявола. И не просто над Грузией – надо всей Российской Империей и даже надо всем миром. Но я не был даже русским, а кто же отдаст корону империи, нацмену? Как преодолеть эти неодолимые препятствия? Я отчаянно искал выход из тупика, в который сам себя загнал…
Между тем, учась в семинарии, я познакомился с марксизмом и даже 1898 году вступил в грузинскую социал-демократическую организацию «Месаме-даси». Из этого учения о борьбе за умы людей и власть, я понял, что на вершине этой грядущей коммунистической власти вполне может стать человек из самых низов, независимо от национальности, но имея особые черты характера и благосклонность Судьбы. В России уже гремели имена Плеханова, Ленина, и вкупе с ними стояли, в основном, евреи, но были там и поляки, и латыши, и украинцы и прочие. Да и сам-то Ленин был полутатарин, полуеврей, полунемец. Почему же там не мог быть грузин? И почему грузин Джугашвили не может быть там главным? Эта мысль пронзила меня, как молния. И я включился в эту борьбу.
Однако я понимал, что мне для достижения цели нужен мощный союзник. Такой, как сам Господь Бог. Но я понимал также, что Бог не будет мне помогать в этом деле, где не было ни на грош морали, по крайней мере, с моей стороны, сколько бы я ему не молился. И тогда я решил: так пусть мне поможет Дьявол – противник Бога, а я за это продам ему свою душу. И тогда по ночам я стал всматриваться в звездное небо и молить Дьявола снизойти до меня.
И вот однажды, когда я как-то прогуливался в предместьях Тифлиса, поглощенный своими мыслями о власти и Дьяволе, ко мне приблизился пожилой мужчина, но еще не старик, в сером, в полоску костюме, наглухо застегнутом на все пуговицы, несмотря на жару. Белая его рубашка была повязана черным галстуком, седеющие волосы смазаны маслом и зачесаны в аккуратный пробор. Мертвенная бледность гладко выбритого лица выдавала городского жителя, занимающегося каким-то крючкотворством в подвале и редко выходящим на свежий воздух. В руках он нес просторный баул. День был жаркий и солнечный, мне очень хотелось пить, и я спросил прохожего:
– Эй, дорогой, не найдется ли у вас в бауле фляжки с водичкой? Очень пить хочется.
– Есть вино. Кахетинское. Будешь? – вежливо отозвался незнакомец.
– Ну конечно, дорогой, буду, – ответил я.
– Тогда давай присядем, Иосеб, заодно перекусим, ты не против поесть?
Я, конечно, согласился, ибо в семинарии кормили не густо, да еще и морили часто постом. Однако я удивился тому, что человек знал мое имя, но решил, что он мог меня встретить где-нибудь с проповедью или при отпевании покойника.
Мы сели на траву под грецкое дерево, старик расстелил полотенце, разложил на нем лепешки, кусок овечьего сыра, поставил серебряный, видно, очень дорогой, кувшин с вином и достал из баула две, черненого же серебра, кружки, с горельефом странных знаков на них. Он разлил в них вино и сказал:
– За исполнение твоей мечты, Иосеб!
– Какой мечты? – насторожился я.
– Ну, ты же хочешь быть великим правителем? – безвинным, ничего не выражающим голосом, сказал незнакомец.
– Простите, дорогой, – вздрогнул я, – а вы, собственно, кто будете?
– Да так, писарь из одной управы, – он неопределенно ткнул пальцем с зеленым ногтем в землю, из чего я окончательно заключил, что незнакомец – точно подвальная крыса из конторы какого-нибудь Тифлисского стряпчего. – Меня Баал-берита зовут.
– Так вы жид?
– Вроде того… – сказал писарь и бросил на меня короткий пронзительный взгляд, который, казалось, вывернул мои мозги наизнанку и дал ему прочесть все мои мысли.
Чтобы придти в себя, я быстро осушил вино, и Баал-берита тут же наполнил мою кружку снова. Я сразу же осушил и вторую, после чего тревога, заполнившая, было, меня, отступила, и я внимательно оглядел писаря, словно покупал лошадь на базаре. Кто он, этот странный человек?
– Как идет твоя учеба в семинарии? – между тем спросил незнакомец, допив свою первую порцию вина и наполнив обе кружки новым.
– Хорошо идут дела, дорогой, я в семинарии один из лучших учеников. Скоро выпускные экзамены сдавать буду.
– Ну и кем потом станешь? Попом?
– Да пойду себе вверх по служебной иерархии.
– Это ерунда для такого амбициозного парня, как ты! Ну, станешь ты архимандритом к старости, ну будут у тебя в подчинении сотня-другая церквей, пару тысяч церковных служителей, ну полмиллиона прихожан. И все?
