– Тебе не придется ждать, я прямо сейчас покажу тебе это растение в полном цвету. – И с недоброй улыбкой, которая никогда еще не появлялась на ее устах, Эвелин поманила за собой Форсайта.
Заинтригованный, он проследовал в маленький будуар своей невесты, где и увидел растение. Горшок стоял на самом солнце. Почти отвратительны в своей пышности были ярко-зеленые листья на тонких пурпурных стеблях, а из самой середины поднимался один-единственный призрачно-белый цветок. Формой он походил на голову кобры, когда она раздувает свой капюшон, алые тычинки напоминали раздвоенные змеиные языки, а лепестки были усеяны прозрачными блестящими каплями.
– Какой он странный, этот цветок, будто не из нашего мира. А запах у него есть? – молвил Форсайт, склоняясь над растением.
Любопытство его было столь велико, что он даже забыл спросить, откуда, собственно, цветок взялся у Эвелин.
– Нет, он ничем не пахнет. А жаль, я питаю слабость к ароматам, – отвечала девушка, любовно поглаживая листья, которые так и затрепетали от ее прикосновения. Что до пурпурных стеблей, их оттенок стал еще более насыщенным.
Несколько минут Форсайт провел в молчании, наконец произнес:
– Ну а теперь рассказывай.
– Я тебя опередила, потому что на ковер упали два семечка, а не одно. Я посадила его в самый плодородный грунт, какой только смогла найти, и накрыла сверху стеклянным колпаком. Я обильно его поливала и была потрясена, как быстро оно росло, проклюнувшись из земли. Я никому не говорила о нем, хотела тебя удивить. По-моему, это добрый знак, что цветок расцвел именно сегодня, а поскольку он почти белый, я намерена украсить им свадебное платье. Видишь ли, за эти месяцы я очень привязалась к своему питомцу.
– Не следует прикалывать цветок к платью, милая. Хотя белый цвет символизирует невинность, но этот цветок наводит жуть. Взгляни хотя бы на эти тычинки – точь-в-точь змеиные языки; да и капли подозрительные. Подожди, пока Найлз не пришлет заключение ученых. Если твой питомец окажется безобидным, так и быть, расти его дальше. Наверное, моя колдунья ценила в нем некую символическую красоту – кто их разберет, этих египтян! Ты напрасно взяла на себя то, что предназначалось мне, любовь моя. Но я тебя прощаю, ведь всего через несколько часов я навсегда окольцую эту руку, наводящую чары. Боже, как она холодна! Выйдем скорее в сад! Тебе нужно погреться, насытиться солнцем для вечернего торжества.
Впрочем, когда наступил вечер, никто не смог бы поставить в упрек невесте ни бледность, ни вялость. Щечки ее оттенком уподобились цветкам граната, глаза сияли, губы алели – словом, к Эвелин вернулись былые свежесть и живость. Никогда еще под густою фатой не цвела столь восхитительная невеста. Жених был потрясен ее почти потусторонней прелестью и той переменой, благодаря которой апатичная девица превратилась в блистательную женщину.
Они обвенчались. И если любовь, добрые пожелания и богатые подарки в огромном изобилии способны осчастливить, то эта пара поистине была благословенна. Однако даже в восторге первого мгновения, когда жених осознает, что желанная наконец-то с ним неразделима, Форсайт не мог не отметить, что рука, которую он сжимает, холодна как лед, щечка, к которой он прикасается губами, горит лихорадочным румянцем, а в ласковых глазах, что глядят на него, под задумчивостью сокрыт огонь.
Беззаботная и прекрасная, как фея, новобрачная с неизменной улыбкой принимала участие в каждой забаве этого долгого вечера. Наконец свет, оживление и румянец стали гаснуть. Впрочем, любящему взору показалось, что причина самая естественная – поздний час. Но когда откланялся последний из гостей, слуга принес Форсайту письмо с пометкой «Срочно». Форсайт разорвал конверт и прочел следующие строки, написанные другом профессора Найлза:
«Милостивый государь!
Профессор Найлз внезапно умер два дня назад, прямо на заседании Научного клуба, и вот его последние слова: “Передайте Полу Форсайту, пусть бережется проклятия мумии, ибо меня убил этот окаянный цветок”. Обстоятельства смерти профессора столь необычны, что я решил изложить их в этом письме. Итак, профессор поведал нам, ученым, что в течение нескольких месяцев наблюдал за ростом неизвестного растения, которое и принес в наш клуб. Другие интересные вещи занимали наше внимание допоздна, и растение было позабыто. А между тем, профессор все это время держал его в петлице в качестве бутоньерки. Странный белый цветок, формой похожий на капюшон кобры, с блестящими каплями на лепестках – поначалу прозрачные, они меняли цвет, пока не сделались алыми, как будто цветок забрызган кровью. Как мы все отметили, профессор, в последнее время апатичный и немощный, был на удивление энергичен, оживлен и весел, что вовсе для него не характерно. Наше заседание близилось к концу, и вдруг, посреди жаркой дискуссии, профессор упал замертво, словно пораженный апоплексическим ударом. Домой его доставили в бесчувственном состоянии. Он пришел в себя лишь на короткий срок, успел произнести фразу, приведенную мною выше, и умер в судорогах и бреду, бормоча что-то о мумиях, пирамидах, ползучих гадах и роковом проклятии.
После смерти на его коже появились алые крапины – такие же, как на цветке, а тело скукожилось, будто сухой лист. По моему настоянию цветок исследовали, и один ученый, самый авторитетный в области ботаники, объявил, что это растение представляет смертельную опасность, о чем хорошо знали египетские колдуньи. Растение понемногу забирает жизненные силы у человека, который за ним ухаживает. Если же носить его с собой в течение двух-трех часов, то он вызывает либо безумие, либо смерть».
Письмо выпало из рук Форсайта. Дальше он читать не стал, а бросился в комнату, где осталась его молодая жена. Лишившись всех сил от усталости, Эвелин без движения лежала на диване. Лицо ее наполовину закрывала фата, как будто наброшенная порывом сквозняка.
– Эвелин, душа моя! Очнись, ответь мне, ты действительно украсила себя этим странным цветком? – прошептал Форсайт, рукою отводя невесомую ткань.
Отвечать не было нужды – на корсаже Эвелин мерцал проклятый цветок, и на призрачно-белых его лепестках блестели алые точки – яркие, как свежепролитая кровь.
Впрочем, бедняга новобрачный едва ли их заметил. Его потрясло другое, а именно полная безучастность в лице Эвелин. Осунувшимся, страшно бледным, словно после изнурительного недуга, было это лицо. Всего час назад в нем искрилась свежая прелесть юности, теперь же оно было изможденным, дряхлым, загубленным цветком, который высосал из Эвелин саму ее жизнь. Ни тени узнавания не нашел Форсайт во взгляде жены, ни словечка не вымолвили ее уста, не шевельнулась рука – лишь поверхностное дыхание, слабый пульс да распахнутые глаза выдавали, что Эвелин жива.
Увы новобрачной! Страх сверхъестественного, над которым она смеялась, был отнюдь не пустяком. Проклятие, веками ждавшее своего часа, исполнилось, и собственной рукой Эвелин разрушила свое счастье. Форсайт на многие годы удалился от света, чтобы с трогательной преданностью ухаживать за бледным призраком – даром что призрак этот ни словом, ни взглядом не смог бы поблагодарить его за любовь, которая оказалась сильнее даже и сего плачевного удела.
Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.
