– Откуда ты знаешь, чего хочет Патриарх?
– Он говорил мне об этом.
– Но он не мог заранее знать, что Агенор окажется убийцей. Может быть, его приговор был бы не столь суров.
– Не может. – Она подняла руку, предупреждая дальнейшие вопросы. – Он в некотором смысле как бы находится со мной. Не знаю, как это происходит. Но между нами есть связь. Он слышит то, что слышу я, и сообщает о своем мнении.
– Он что, разговаривает с тобой? – Бехайма начало разбирать любопытство. – Ты слышишь у себя внутри его голос?
– Все иначе. Просто я знаю его волю. – Она беспомощно развела руками. – Понятнее мне не объяснить.
Бехайму пришла в голову еще одна мысль.
– А пару минут назад Патриарх тоже был с тобой?
– Трудно сказать. Наверное. Думаю, да.
– Тогда, наверное, это тоже было его желанием. То, что ты делала.
– Что делали мы, – сказала она, на лбу у нее пролегла морщина. – Нет, это было мое желание. Наше желание.
Над поляной затрепетали окружавшие ее сосновые ветви. Окаймляемый ими круг света заколыхался по краям, и Бехайму вспомнился странный светящийся, возбужденный организм, который он когда-то рассматривал под микроскопом в Сорбонне.
– Не нужно во всем и всегда сомневаться, – сказала Александра.
Из-под ставни донесся глухой, как из бочки, жалобный стон.
Бехайм пропустил его мимо ушей. Он повернулся в сторону замка – наклонные зазубренные очертания его темно-серых стен виднелись сквозь деревья.
– Вот как?
Она подошла к нему сзади, коснулась его бедра.
– Кое-что следует понимать буквально. Если бы я была тебе врагом, ты бы не остался в живых после нашего поцелуя.
Снова, на этот раз громче, послышался неразборчивый ропот Агенора.
– Насколько я помню, – ответил Бехайм, – превосходство было на моей стороне.
– Для новичка ты силен, – сказала она. – А все, что случилось, сделало тебя еще сильнее. Сила до какой-то степени – вопрос воли, а твоя воля сильно закалилась за последние сутки. Но я сильнее тебя.
Она помолчала и добавила:
– Доказать?
– Не надо.
Раздались тяжелые удары по чугунной ставне. Солнечный свет слегка потускнел.
– Но что… – начал было он и тут же осекся. – А, не важно.
– Что мне в тебе нравится? Ты это хочешь знать?
Она отстранилась от него, отошла на середину поляны, а когда снова заговорила, голос ее зазвенел сталью.
– Думаю, Агенор в тебе не ошибся. Когда-нибудь ты будешь обладать большим могуществом. Это привлекает меня.
– А, политика. В этом все дело?
– Ты задаешь мне трудные вопросы. Не жди же от меня сладких ответов. Их я тебе уже давала. Если ты глух, чтобы услышать их, и слеп, не видя того, что я предлагаю, то не имеет смысла пытаться просвещать тебя дальше.
Они смотрели друг на друга с вызовом. Агенор стучал все громче и упорнее.
Если он не может поверить ей, не верит себе, то что толку продолжать? Рано или поздно ему придется кому-то довериться, поставить на карту все, а она – единственное существо, на кого он когда-либо полагался, пусть всего на минуту. Агенора он боялся, благоговел перед ним, подражал ему. Но никогда ему не доверял. Он сделал шаг навстречу ей, готовый начать все сначала, но она отступила.
– Не так быстро, – резко сказала она. – Мне нужно время.
– Послушай, я виноват, я…
– Не надо извиняться, – сказала она и отбросила волосы назад, за уши. – Мне не нужны твои извинения. Я понимаю, каково тебе. Не терзайся. Все будет хорошо. Просто я не могу так сразу.
Она отвернулась от него и устремила взгляд в лесную чащу.
Бехайм узнал, что быть отвергнутым в вежливой форме не намного приятнее, чем когда тебе отказывают прямо. Ему стало невмоготу слушать, как Агенор молотит по ставне, и он наконец сказал:
– Дьявол! Да что тебе нужно? – и приподнял металлический лист, так что стало чуть видно воду.
Послышался яростный плеск: это Агенор перебрался в дальний угол ямы. Бехайм устыдился своей вспышки гнева.
– В чем дело? – спросил он, не в силах скрыть раздражение.
До него донесся слабый всплеск и хриплый выдох.
– Вам больно? – Бехайм опустился на колени.
– Да, – сказал Агенор. – Но темнота исцеляет.
Последовавшее затем молчание, казалось, вытекало из черноты ямы, из мрачной глубины под блестящей полоской воды.
Бехайм растерялся.
– Что же мне делать? – спросил он. – Для вас все это может кончиться только смертью.
Ответа не последовало. Бехайм ждал. Что-то захлюпало, как будто Агенор двигал руками в воде.
– Отвести вас в замок? – обратился к нему Бехайм. – Конечно, не раньше чем стемнеет.
– Не раньше чем стемнеет?
Кажется, в голосе Агенора просквозила надежда.
– Тогда мне, разумеется, нужно будет вызвать из замка конвой, – сказал Бехайм.
– Ну конечно. – И снова молчание. – А если не в замок?
– Если это вам не по душе, придется… покончить с этим делом здесь. Госпожа Александра представляет Патриарха. Она будет свидетельницей всего, что вы нам поведаете.
– Понятно.
Внизу опять плеснуло и захлюпало. Бехайм представил себе, как Агенор гонит в темноте волны, размышляя.
– Мишель, – сказал старик, – спустись, пожалуйста, ко мне. Хочу увидеть тебя еще раз перед тем, как, – он вяло усмехнулся, – перед тем, как мы покончим с этим делом.
– Нет, господин.
– Понимаю, мой мальчик. Вполне тебя понимаю.
– Мне жаль.
– Ничего страшного. Глупо было просить тебя. Воцарилась тишина. Затем, к изумлению Бехайма, из ямы донесся тихий, сдерживаемый смех – так мог бы смеяться человек, запершийся у себя в кабинете и тайно потешающийся над чем-то ему одному известным. Бехайму стало не по себе.
– А может быть, я ошибся? – произнес Агенор и снова рассмеялся. – Что, если я поступил неправильно?
– Не понимаю вас, господин.
– Ты ведь подвергнешь меня допросу, Мишель?
– Если вам это будет угодно.
– Я уверен, ты знаешь, какие вопросы следует задать.
– Знаю.
– Тогда, наверное, не стоит больше тянуть время, – сказал Агенор и через несколько секунд добавил: – Я замерз.
Бехайм не нашел слов утешения. К его горлу подступил комок, как будто от вот-вот заплачет, но глаза его были сухи, да и вряд ли бы он пролил мною слез над Агенором. Он больше не был уверен в том, что знает старика. То представление, которое у него о нем сложилось, оказалось хрупким и неверным.
А потом эта смерть Золотистой.
Несмотря на вседозволенность и жестокость, ставшие частью его новой жизни, он все еще во многом оставался человеком – во всяком случае, полицейским; и это конкретное убийство вызвало в нем отвращение, он испытывал гадливость при мысли о неслыханной разнузданности, с которой оно было совершено.
