— Как отдохнули? Понравилась экскурсия?
— Да, — сказала она честно, — очень.
— На завтра что планируете? Мы можем организовать верховую прогулку. Через перевал, к пасеке. Попробуете альпийского меда. А после ужина — ночной лов рыбы. Это наша гордость! Представьте себе — теплое море, фонарь, опущенный в воду, вокруг него роятся рыбы. Как бабочки, что летят на свет. Хрустальное пятно там, внизу, в зеленоватой толще воды… Когда вынимают сети…
Женевьева вдруг показалась ей женской копией Винченцо. Фигня какая-то, нет, совсем не похожа. Во-первых, блондинка, во-вторых…
— Когда вынимают сети, — подхватила она как во сне, — то кажется, что в них живое серебро. Капли падают в воду — словно жидкий свет в море света. А дальше — до горизонта — лунная дорожка, мрак, и над всем этим — цветные сполохи, изумрудный, алый… Спасибо. Мне хотелось бы это увидеть.
— Вот и хорошо. — Женевьева снова улыбнулась: — Добрый вечер, господин Броневский. Как рыбалка?
— Отлично! — Броневский под руку с женой направлялся на ужин. За пару дней он загорел до кирпичного оттенка. — Все по высшему разряду. Только… э-э… надо уладить одну небольшую проблему.
— Предоставьте это нам. — Женевьева уже не убирала с лица улыбку.
— Если надо, я… за дополнительные услуги…
— Что вы! Все включено. Прошу к столу. — Женевьева кивнула ей, как старая приятельница, и захлопнула книжку, заложив страницу пальцем. — Вам тоже следует поторопиться на ужин. Сегодня играет живой оркестр! Ваши, кстати, уже вернулись.
Отец как раз застегивал запонки — массивные, яшмовые, раньше их у него вроде не было.
— Привет. — Она вдруг поняла, что соскучилась. Может, и хорошо, что они решили отдохнуть всей семьей? В конце концов, предки оказались вовсе не такими занудами, как она боялась, и вовсе не изводили ее своими нотациями. — Поймали сегодня рыбу?
— Поймали, — рассеянно сказал отец.
— Большую? Как вчера?
— Да, да, — он не отводил от запонок сосредоточенного взгляда, — большая рыба. Огромная.
— Как она называется?
— Главное, Броневский доволен, — невпопад сказал отец. — Ты понимаешь, он когда-то имел дело с одной пакистанской фирмой. Они его кинули. Наверное, поэтому…
— Что — поэтому?
Отцу удалось наконец справиться с запонками, и он, повернувшись к зеркалу, начал завязывать галстук. В зеркале было видно, что руки у него дрожат.
— Надо быть современным. Жестким. Сейчас такая конкуренция. И переодеваться к обеду. Это очень важно — переодеваться к обеду.
Мать, нарядная, в золотисто-зеленом полосатом шелковом платье с открытыми плечами, подошла к отцу сзади и, выглядывая из-за его белого рубашечного плеча, стала причесываться.
— О чем ты вообще говоришь, дорогой?
Отец встряхнулся, снял с вешалки пиджак.
— Это… просто рыбалка, — он потер переносицу с такой силой, что осталось красное пятно, — приятно, но утомительно. Доча, ты с нами?
— Да, — кивнула она, — с вами. Сейчас. Только в ванную схожу.
Дверь в ванную была закрыта. Она несколько раз дернула за ручку, но дверь так и не поддалась.
— Пасик в ванной, солнышко, — сказала мать неразборчиво, поскольку красила губы.
— Так долго? Что можно делать в ванной так долго?
— Не знаю, солнышко. Просто заперся в ванной. Пойдем, дорогой, не надо заставлять Броневских ждать.
Родители вышли рука об руку, хлопнула входная дверь, в ванной зашумела вода и стихла.
Она еще раз дернула ручку:
— Пасик!
— Отстань, тварь, — огрызнулся Пасик из ванной.
Тогда она взяла со столика сумочку и достала записку. На сложенной вчетверо бумажке крупным детским почерком было выведено:
г. Конотоп, ул. Красногвардейская, 8, Перепелице Людмиле Ивановне.
Цифра «8» расплывалась и скорее походила на девятку. А может, это и была девятка. Или шестерка.
Она развернула записку.
Мамочка! Мы с Маринкой попали в ужасную историю. Маринка (густо зачеркнуто) Они сказали (зачеркнуто) Срочно поезжай (размытое пятно) и в посольство и скажи (размытое пятно) вернуться, или прямо в правительство, что угодно, ты только не волнуйся, но тут на самом деле очень плохо, все оказалось совсем не так, и я не знаю…
Она пожала плечами. Дура девка, такие вечно попадают в какие-то истории. Думают — раз ноги длинные, весь мир принадлежит им, а если этот мир им не вручают в подарочной упаковке, перевязанный ленточкой, начинаются скандалы всякие, истерики. Надо будет, как приедем, засунуть это в нормальный конверт и отправить в Конотоп по адресу, хотя номер дома, честно говоря, и не разобрать. То ли восемь, то ли шесть… ну, это уже пускай у почтальона голова болит. Надо сегодня лечь спать пораньше, завтра длинный день, я никогда, никогда в жизни не ездила верхом, а ведь это, наверное, круто.
Пасик так и продолжал сидеть в ванной, свинство какое! Она стащила с себя сарафан, пахнущий дегтем и морской солью, переступила через него и влезла в вечернее платье, которое мать аккуратно разложила на кровати. Оторвала ярлык, повернулась, разглядывая себя в зеркале. Надо же, обычно то, что покупает ей мать, и надевать-то стыдно, а тут в кои-то веки… И она вроде похудела, нет? Она придирчиво оглядела себя. А если и правда покрасить волосы в рыжий цвет? Завтра она уже не успеет, а послезавтра надо и правда поехать в город с матушкой и этой задницей Броневской, сходить к стилисту, пускай подберет оттенок волос и косметику, да и глупо упускать возможность закупиться — когда еще удастся сюда выбраться…
Снизу, с веранды, донеслись звуки виолончели. Живой оркестр, вспомнила она и, торопливо пригладив волосы, поспешила из номера — в конце концов совершенно не обязательно сидеть за одним столом со старыми уродами, они вроде и не настаивают, у них свои дела.
В холле ей пришлось посторониться — два деловитых человека разворачивали носилки, укрытые простыней, под которой явственно вырисовывались очертания человеческого тела. За носилками в молчаливой скорби шла пакистанская женщина — укрывала рот уголком темного платка, но было видно, что под глазами у нее багровые пятна, а смуглая кожа посерела. Невидящим взглядом женщина скользнула по ней и пошла дальше, ступая по блестящим плитам холла крошечными ногами в смешных, расшитых блестками тапочках.
Винченцо, деловитый, в черном костюме, что-то говорил носильщику, у входа стоял фургон, водитель, опершись на капот, курил и нетерпеливо отбивал ногой ритм, вторя доносящимся с веранды звукам виолончели.
Дверь захлопнулась, Винченцо озабоченно кинул взгляд на часы, потом обернулся.
