Листва шелестела лишь в задней части невозможного сооружения, где кроны деревьев образовали висящее в воздухе зеленое кубло. Меж листьев там шныряли какие-то зверьки, молчаливые и быстрые, точно мыши.
Разглядывая весь этот движущийся дендрарий, Тамара вдруг остро поняла, что с нею случилось нечто страшное. До того она как-то не задумывалась об этом, полагая, что в Можайске они с Мырей попросту попали под ментоудар Коща, сильного чаровника, за которым, собственно, и шла охота, а странноватая действительность вокруг — всего лишь последствия этого ментоудара, искаженное восприятие реальности.
Теперь же, с появлением движущегося живого бурелома, стало ясно — произошла беда. Москва, управление, Чеканин, Джимморрисон, Карпухин, дом, мама, отец, брат — все это отодвинулось, стало очень далеким, ненастоящим, словно с момента начала операции на торжище прошла не пара часов, а много-много лет. Настоящим же было это вот ползущее мимо уродливое чудовище. Еще настоящими были лес за спиной, просека и пузырь с парусом в небе. Настоящими — и пугающими, потому что Тамара осознала: это не привычная действительность. Они с домовым находятся в каком-то другом мире, чужом и непонятном.
Похоже, Мыря думал о том же. Закатив глаза, он встал на колени и принялся щупать сросшийся древесный ком, проверяя его на наличие чар. Тамара, закусив губу, внимательно следила за своим спутником, и когда домовой выдохнул, раскрыв помутневшие глаза, нетерпеливо спросила:
— Ну, что там? Что?
— Худо, девка… — прохрипел Мыря. — Так худо, что и сказать тяжко. Небывальшина эта — вся на чарах. Могуч был тот, кто сотворил такое. И ветер в небе, и пузырь, и парус, а попервее них — сами деревья, что растут лежа да дружка сквозь дружку. И еще кровь…
— Кровь? — вздрогнула Тамара.
— Кровь, — подтвердил домовой. — Много крови пролилось в древесных недрах этой тележины. Убивали там личеней и незнатей, оружием убивали и чарами, а то и голыми руками.
— И они, те, кто убивал… там сидят? — со страхом глядя на удаляющееся зловещее сооружение, тихо проговорила девушка.
— Нет, только мертвяков чую. А мы с тобой — давай-ка догоним эту кибитку. Мыслю я — пехом не выбраться из здешней пущи.
— Ты хочешь сказать… — начала Тамара, но Мыря перебил ее:
— Идти можешь?
Потрогав ноющее колено, девушка кивнула.
— Тогда давай, ходу!
Выбравшись из зарослей, они побежали по просеке за гигантской «кибиткой». Догнать ее оказалось не сложно — сооружение двигалось со скоростью спокойно идущего человека.
— Лестницу видишь? — крикнул Мыря, семеня сбоку от Тамары — у домового слетали с ног большеразмерные валенки.
— К-какую? Где? — запыхавшись, спросила она, всматриваясь в приближающийся колтун из стволов и ветвей. Спросила — и тут же увидела свисающую до земли веревочную лесенку, волочащуюся по траве.
— Хватайся и залазь! — распорядился Мыря.
— Как?! — завопила в ответ Тамара, до смерти напуганная даже не фактом того, что ей предстоит лезть на такую верхотуру по кажущимся такими непрочными веревочным ступеням, а тем — куда нужно лезть.
— Давай, девка, давай! — не слушая ее, надсаживался домовой. — Не влезем — к ночи на ентой прогалине взвоем, помяни мое слово!
«Черт бородатый!» — разозлилась Тамара и, добежав, вцепилась во влажную, осклизлую веревку. Наступив сапожком на самую нижнюю ступеньку, она повисла в воздухе, раскачиваясь, как маятник.
— Да лезь же ты! — рявкнул за спиной Мыря.
И Тамара полезла. Ветер, крепчавший с каждым метром подъема, бил ее о выпирающие стволы, сор и труха летели в глаза, забиваясь под очки, веревка резала руки, подошвы соскальзывали. Тем не менее она поднималась все выше и выше, стараясь удерживать себя от желания посмотреть вниз — много ли уже пройдено?
Потоки воздуха трепали волосы, полоскали плащ, колоколом раздували юбку. «Надо было брюки надеть! — подумала Тамара и тут же обругала себя: — Дурында! Знала б, где упасть, соломки б подстелила!» Слово «упасть» опалило мозг, руки сделались ватными, под ложечкой захолодело.
— Не останавливайся! — рычал снизу Мыря. Он тоже повис на лестнице, и лезть стало легче — под весом двух тел она перестала болтаться, веревки натянулись, как струны, басовито запели.
«Я смогу, смогу, смогу… — как заклинание, повторяла про себя Тамара. — Еще чуть-чуть. Когда-нибудь эта лестница кончится. Я смогу…».
Но самое трудное ждало ее впереди. Переброшенная через верхний ствол лестница глубоко врезалась в морщинистую кору, и девушке пришлось хвататься руками за ломкие ветки, покрытые коричневой пленкой влаги. Едва не сорвавшись, Тамара вцепилась в скользкий ствол. Ломая ногти, подтянулась, перевалила показавшееся девушке неимоверно тяжелым собственное тело через толстый сук и, ободрав фудь и живот о бугристую кору, рухнула на свитый из ветвей упругий пол — или палубу? — сухопутного корабля…
До Шибякиной слободки Бойша добрался, когда уже рассвело. Слободку эту, крохотную, скорее и не слободку, а укрепленный починок, когда-то давно, еще до рождения Бойшиного деда, срубил в низинке между двух клиньев Стражного леса неведомый человек, пришедший с полудня по Кривой плеши. Как звали его — так и осталось тайной. Возведя двухэтажный основательный дом, ригу, стайку и хлев для скотины, огородив свои владения могучим частоколом и расчистив с помощью огня изрядный кусок лесовины под пашню, хозяин слободки пару раз наведался в соседние поселения, оставив по себе дурную память — был он угрюм, скуп на доброе слово, норовил выторговать скотину или семена для посева за бесценок и худо говорил о Всеблагом Отце. Поэтому когда нашли его вскорости придавленным еловым стволом, никто особо не горевал. «Шибануло мужика — и вся недолга», — сказал староста Корчагского посада, и пришельца под именем Шибяка схоронили у ощетинившейся почерневшими идолами-охранителями ограды погоста. Починок облюбовали охотники, праздная пашня заросла лебедой.
И быть бы этому месту пусту, но нашелся в Займищах человек, кузнец-скобарь Самарка. Ему и приглянулся одинокий дом середь лесов. Скобари, они, известное дело, обособиться любят, чтобы мастерство свое, чистым людям противное, без чужих глаз творить. Не зря говорят в народе: «От скобаря до технаря — шаг шагнуть». Семейство у Самарки большое было, восемь душ детей, жена да свояченица. Зазеленела пашня, в перестроенной под кузню риге зазвенели молоты. Вскоре расстраиваться, расти начал починок. Городьба поползла вширь, встали новые избы, клети, сараи, дровяники. Уже только на Бойшиной памяти не меньше пятка свежесрубленных домов в Шибякиной слободе прибавилось. Но весь народ тамошний, и сродственники почившего уже Самарки, и пришлый люд, все за ремесло держались, за железо да огонь. Оттого и с итерами дела имели, не то что чистуны из других слободок. Пару раз хотели люди сжечь гнездилище скверны, да нашлись разумники, отговорили: «Избы спалить да скобарей по миру пустить — дело нехитрое. А кто будет скобяной товар ладить? Гвозди, насады, ножи, косы, вилы, топоры ковать? Петли да запоры дверные ладить? Именем Всеблагого Отца дверь от татей не запрешь». Так и осталась Шибякина слободка бельмом на глазу у всей округи.
