- А я? Отпустите меня! Мне всего девятнадцать! – взмолилась девушка и на её глазах навернулись крупные слёзы. Быстро пробежав по щекам, они сорвались на белую скатерть стола. Вслед за ними упали ещё несколько.
Радковский посмотрел на неё с тем выражением, которые присутствовало на его лице десять минут назад: спокойным, холодным, несколько насмехающимся.
- Нет, - наконец выговорил он. – Для вас мы найдём применение, - и он широко улыбнулся ей, обнажив ряд посеревших зубов.
Слёзы ручейками потекли по глазам девушки. Она вся тряслась. Бледная, она стала похожа на живой труп; сидела на стуле, не двигалась, а только сотрясалась от частой мелкой дрожи. Широко раскрытые глаза уставились в одну точку. У неё был шок.
Должно быть, так подумал и Радковский. Он подошёл к девушке, присел на корточки, достал из кармана белый носовой платок и принялся вытирать слёзы.
- Ну же. Не стоит лить слёз, – белый платок покрылся грязными разводами от потёкшей косметики. – Не плачь…
Так успокаивают родители своих маленьких детей. Так же успокаивала меня мать, когда я уронил подтаявшее на солнце мороженое на землю в парке.
Так успокаивают безумцы своих подопытных, когда волнуются за их психическое состояние.
Только сейчас это были не слёзы обиды. Это были слезы страха. Страха перед неизвестностью и неизбежностью.
Радковский стоял ко мне спиной, а охрана была полностью обращена к нему, готовая в нужный момент защитить хозяина. И когда я понял, что остался без внимания, словно из далёкого тоннеля, отражаясь от его стен и коверкаясь, до меня дошёл знакомый голосок.
Нужно что-то делать. Нужно бежать!
Но я даже не знаю куда.
Дверь, прямо перед тобой. Пока есть хоть толика шанса сбежать – беги!
И на сей раз я побежал. Время застыло, а может даже и пошло вспять.
Я бежал под бешеный стук крови в висках, ничего не слыша и ничего не замечая. Только я и дверь, которая стала для меня целью жизни. Шум и крики доносились до меня будто из совершенно чужой реальности, а в этой – только я и дверь. Когда я настиг её, прямо рядом со мной в стену врезалась дробь. Издав дикий треск, она выбила мелкие щепки и клубы пыли. Дорогие красные обои с золотым узором превратились в рваные лохмотья.
В тот момент, когда я осмелился бежать, я даже и не подумал, что дверь может быть заперта. Я просто рванул к ней.
- Не стреляйте! Ему некуда бежать! – послышалось из той далёкой другой реальности.
Дверь оказалась не заперта. Но я толкнул её с такой силой, что отскочив от стены, она закрылась за мной, когда я уже бежал по слабо освещённой сети коридоров. Дорогие подсвечники, те же красные обои с золотым узором, и картины, образы с которых смотрели на меня и улыбались – точные копии своего хозяина. Словно олицетворение всемирного зла они не спускали с меня глаз.
Я бежал. Бежал от этих образов. Бежал от того человека с холодной ухмылкой. Бежал от всего этого кошмара подальше. А за мной уже была погоня. Несколько пар ног были совсем близко. Я смог расслышать это, несмотря на бьющую в голове кровь.
Сети коридоров никак не было конца. Снаружи этот дом казался мне не таким огромным. А может быть я просто бегал по кругу. Я уже готовился почувствовать на своей шее мёртвую хватку преследователей, но этого не происходило. Можно было бы остановиться и дать им отпор, но вместо этого я на ходу сорвал со стены небольшую картину в тяжёлой дубовой раме. Было абсолютно наплевать, что изображено на картине, и какую художественную ценность она несёт. Я уготовил для неё небольшую роль в моём спасении.
Когда передо мной оказался длинный освещённый только лунным светом коридор, а позади отчётливо слышался топот ног, я поймал момент и швырнул картину так, как метают диски олимпийцы.
Попаду или нет? Пан или пропал?
Пан.
Дубовая рама угодила прямо в нос одному из преследователей. Раздался отчётливый хруст и дикий вопль, пронзивший тихое ночное пространство. Те, кто бежали позади пострадавшего, не успев затормозить, налетели на него сзади, и глухой бесформенный грохот известил меня о том, что все они повалились на пол. Мне удалось убежать довольно далеко, и я почувствовал себя чемпионом, взявшим золотую медаль.
Очередной поворот оказался тупиком. Я остановился. Прямо передо мной была дверь, слева – окна, проливающие в коридор холодный лунный свет, справа – ещё две двери. Первой я толкнул ту, что была прямо передо мной. Она оказалась заперта. Во мне будто что-то оборвалось в момент, когда пробежала мысль о том, что я попадусь вот так – как крыса в тупике. Золотая медаль мигом растворилась, не оставив и следа.
Но ведь было ещё две двери! Я навалился на ту, что была ближней, она ответила мне сонным скрипом, но не поддалась. Топот тем временем становился ближе.
Оставалась последняя дверь, и я молил Господа, чтобы она оказалась незапертой. Всевышний ответил милостью на мои молитвы: я ввалился в комнату и прикрыл за собой дверь. Сквозь пространство между дверью и полом просачивалась небольшая полоска света. Когда глаза немного привыкли к темноте, мне удалось рассмотреть раковину, ванную и унитаз. Несмотря на то, что хозяин этого дома застрял во времени приблизительно тридцать лет назад, предметы личной гигиены выглядели современно, не лишено современного изящества.
Слева краем глаза я заметил какое-то движение.
Здесь я не один…
Сквозь тьму прорезались очертания.
Человек!
Он стоял и смотрел на меня. Я не видел его глаз, но почувствовал как взгляд его пал на меня тяжёлой ношей. Я еле сдержал крик, попятился. Человек тоже попятился.
Зеркало.
Больше всего сейчас хотелось засмеяться над собственной трусостью и разбить зеркало к чёртовой матери! Но в коридоре совсем близко послышались шаги и я притих. Желание посмеяться над собой тут же испарилось, а на замену ему пришёл страх быть найденным. Шаги приближались. Я спрятался за дверью – больше было не куда – и принялся ждать. Наверное, единственное, что меня могло тогда выдать – бешеный стук моего сердца. Я зажмурил глаза.
Из детства, словно из прочно закрытого канализационного люка вырвались воспоминания.
Я вспомнил, как часто в школе мне приходилось драться. Тогда это казалось совершенно нормальным, а сейчас я даже представить себя не могу размахивающего кулаками, вместо того, чтобы гуманно решить свои проблемы. Конечно же, драки не проходили без последствий. Отец, видя синяки на моём лице, с какой-то непонятной радостью сообщал: «Опять тебе репу начистили? Ну и слабак!» Как можно было объяснить его поведение? Я понятия не имел. Отношения у нас с ними никогда не были хорошими, но в моменты, когда он насмехался надо мной, я начинал его просто ненавидеть! Хотелось схватить любой тяжелый предмет и опустить его на голову старика. Мысли о том, как медленно стекает кровь с пробитой головы на лицо, и как жалобно он смотрит на меня умирая, приводили меня в состояние некоторого спокойствия. Я понимал, что такие фантазии ненормальны, и вряд ли их можно объяснить детским максимализмом, переходным возрастом, или как там ещё выражаются психологи, но поделать с собой я ничего не мог. Может быть, эти мысли и уберегали меня от тех действий, ведь если бы они меня не расслабляли… Кто знает, чем могли закончиться насмешки отца. Мать же достаточно бурно реагировала на синяки, говорила о том, что пойдёт в школу и «во всём разберётся сама». Я просил её не делать этого, отец поддакивал: «Он мужик и должен сам разбираться со своими проблемами!», после чего снова утыкался в газету. Разглядывать синяки на моём лице, после чего выносить вердикт – было для него просто весельем. Все мои просьбы к матери не ходить в школу не остановили её, и это привело к неприятным последствиям…
