Гера тоскливо завыл, демонстрируя братскую солидарность с заботами и чаяниями Алекса.
— Спасибо, конечно! Но будет лучше, если ты заткнешься, — досадливо поморщился тот. — Кошачий концерт, даже в исполнении такого большого мастера, как ты — это последнее, что мне сейчас надо.
Гера убавил звук, но еще некоторое время продолжал терзать барабанные перепонки Алекса протестующим утробным урчанием.
Впрочем, это не особенно напрягало его нового друга, который продолжал вслух блистать безупречной логикой:
— Что-то говорит мне, что наш Аристарх отнюдь не маньячина-простофиля. Скорее даже наоборот. Надо его спровоцировать на решительный шаг. В противном случае, завтра утром он выедет из этих ворот вместе с живым и здоровым парнишкой. И предъявить нам ему будет нечего! Гера, в твоих кошачьих мозгах случайно не бродит никакая гениальная идея?
К тому моменту, когда Алекс закончил свой проникновенный монолог, он с удивлением обнаружил, что кот пытается вскарабкаться по кирпичной ограде особняка наверх. Съехав в очередной раз вниз рыжий, повернулся к нему и требовательно мяукнул.
— Понял! — кивнул Алекс и пришел ему на помощь.
Оказавшись на верхушке стены, Гера спрыгнул вниз и исчез на территории особняка.
Алекс поправил кобуру с пистолетом и принялся нервно расхаживать возле ворот. Он решил, что если с котом что-нибудь случится, он, не раздумывая, пристрелит Аристарха за жестокое обращение с животными.
Рыжий отсутствовал уже минут двадцать, когда тишину коттеджного поселка внезапно нарушила сирена полицейской машины.
— Твою мать! Это еще что такое? — удивленно пробормотал Алекс когда из, скрипнувшего тормозами, автомобиля выскочили двое вооруженных автоматами полицейских в камуфляже.
Он поспешно предъявил свое служебное удостоверение, после чего бойцы охраны опустили автоматные стволы вниз.
— Сработала сигнализация, кто-то проник в дом! Это не ваша работа, случайно? — покосился на Алекса старший.
Тот отрицательно покачал головой:
— У меня была пара вопросов к хозяину дома. Но я сам только что подъехал. Позвонил в домофон, но он не отвечает.
— Странно! — пробормотал старший экипажа и принялся названивать по мобильному телефону.
— Кому звонишь? — поинтересовался Алекс.
— Хозяину, но он не отвечает! — проворчал тот. — Не нравится мне все это! Придется зайти и проверять.
Второй отошел к машину и через пару минут вернулся с ключами.
Когда он отпер калитку, наружу выбежал рыжий кот и шмыгнул под машину Алекса.
— Парни, если я пойду с вами, не будете возражать? — спросил Алекс.
— Заходи, если тебе больше заняться нечем! — безразлично пожал плечами старший.
Шершавый шумно поскреб тыльную часть руки, покрытую заскорузлой кожей. Высохшие, ороговевшие чешуйки при этом издали характерный звук, за который он и получил свое прозвище.
Тяжело вздохнув, Шершавый коротко бросил в смартфон:
— Да, слушаю!
— Алло, Виталик? Это тебя Репин беспокоит!
Шершавый тяжело, с ненавистью, засопел в трубку. Он явственно представил себе холеную, гладковыбритую физиономию своего бывшего начальника цеха. За два года, прошедшие с момента катастрофы, тот успел стать полноправным и единовластным хозяином Химического завода. Кроме того он раздобрел и стал прямо-таки лосниться от распирающего его изнутри чувства собственной исключительности и успешности.
— Виталик, ты меня хорошо слышишь? — ласково поинтересовался Юрий Петрович.
— Тебе прекрасно известно, что по твоей милости я уже давно не Виталик, а Шершавый! — зло процедил тот отсутствующими губами.
— Я всегда говорил тебе, что пьянство не доведет до добра. Но ты же упорно не хотел меня слушать, — отечески пожурил его Репин. — Но я, собственно, совсем по другому поводу хотел с тобой побеседовать. Виталик, ты там никак спьяну головушкой приложился обо что-то очень твердое? Что за исковое заявление ты закинул в суд?
— Ну, ты же не хочешь брать меня к себе на завод по-хорошему! Значит, возьмешь по-плохому! — издевательски расхохотался Шершавый.
Неожиданно его смех перешел в хриплый кашель, который ему долго не удавалось унять.
Эту минутную паузу Юрий Петрович использовал для того, чтобы собрать воедино весь запас ненависти и презрения, который у него был в наличии.
— Послушай сюда, ничтожество! — принялся он цедить, капля за каплей, желчь на измученный мозг Шершавого. — Будем считать, что я услышал твои унизительные мольбы о трудоустройстве. Хорошо, я готов взять тебя на работу.
— А не врешь? — недоверчиво спросил Шершавый. — Ты всегда обманываешь, обманешь и на этот раз.
— Нет, на этот раз все будет по-честному, — искреннее заверил его Юрий Петрович с болью в голосе. — И знаешь почему? Да, потому что я возьму тебя в качестве обитателя террариума, где ты будешь изображать человека-крокодила! Надеюсь, я доходчиво излагаю свою точку зрения по поводу перспектив твоего трудоустройства? Если нет, то мне придется изъясняться более прямолинейно. Виталик, твое место в цирке уродов! Но я, к сожалению, не планирую в обозримом будущем размещение на территории завода шапито!
Шершавый напряженно молчал. То, что он только что услышал, не могло относиться к нему. Потому что это было настолько подло и несправедливо, что такого просто не могло быть! С другой стороны Репин сказал, то, что сказал.
Услужливая память тут же выдала несколько подходящих случаю поговорок. «Слово не воробей — вылетит, не поймаешь», «Слово разит острей меча» и «За базар ответишь»! Но все это было не совсем то, что нужно.
Шершавому просто необходимо было что-то сказать, чем-то ответить на уничижительное хамство Репина. На его ничем неприкрытый вызов. Следующая реплика должна была быть его — Шершавого. И прозвучать она должна была мощно и убийственно, в противном случае, лучше было вообще ничего не говорить. Не разевать свою жуткую пасть и тупо молчать в тряпочку. Но это означало бы только одно — что Шершавый ничем не отличается от загнанного в стойло бессловесного скота. Который все безропотно снесет и стерпит.
Можно, конечно, было разразиться визгливой и гневной тирадой, типа, — сам дурак! И до хрипоты доказывать Юрию Петровичу Репину, что он подонок, каких свет не видывал. Но тот и сам прекрасно знал все это, без подсказок какого-то там несчастного урода Шершавого. До которого ему решительно не было никакого дела. Другой вопрос, что Репин никогда, нигде и никому не признается в этом. И себе самому в том числе.
Между тем, пауза затянулась до неприличия долго.
