Этот самый Берл Ландфарер всю свою жизнь терпел одни несчастья. С юных лет ему ничто не удавалось. Он перепробовал много профессий и, несмотря на все свои труды и мучения, оставался до того бедным, что даже по субботам носил ветхую будничную одежду, которую не снимал годами, в то время как у других было принято на каждый полугодовой праздник шить новый костюм. В последнее время он стал скупать в окрестных деревнях шкуры, которые продавали ему мясники-христиане, но именно в этом сезоне им вдруг вздумалось заломить по двенадцать крейцеров за шкуру, хотя на рынке она шла по восемь. Его соседи по набережной говорили, что если Берл Ландфарер возьмется торговать свечами, то солнце наверняка перестанет закатываться. Если с неба посыплются дождем дукаты, шутили другие, он будет сидеть у себя в комнате, а вот если дождь будет из булыжников, то они уж точно не минуют его головы. Не было порога, о который он бы не споткнулся. Когда у него был хлеб, он не мог доискаться ножа, а если случалось и то и другое, то обязательно недоставало соли.
И то, что в святую субботу его оторвали от радости праздника и уволокли в тюрьму, тоже относилось к области невезения. При этом нельзя сказать, чтобы он был вовсе невиновен, ибо полной несправедливости не бывает в Божьем мире. За день до того он купил у какого-то солдата подбитый куньим мехом зимний плащ и бархатный кафтан с откидными рукавами, причем цена всего этого добра ему самому показалась слишком мизерной. Он и понятия не имел о том, что господин полковник Страссольдо, командир гарнизона в Старом Граде, которому император по случаю тревожного времени предоставил неограниченные полномочия, за два дня до того под страхом виселицы запретил торговцам покупать что-либо у солдат, если только те не предъявят на то письменного разрешения своего капитана. Дело в том, что в то время в Праге бесчинствовали солдаты, которые совершали грабежи и кражи со взломом во многих дворянских домах, похищая оттуда ценные ткани, ковры, меха и одежду. Сообразно обычаю это запрещение было прочитано во всех синагогах еврейского города: в Старой и Новой, в синагогах Пинхаса, Клауса, Цыганской синагоге, синагоге Мейзла, в Высшей и Старо-Новой синагогах, но как раз в этот день Берл сидел дома и ничего не слышал об этом, ибо все его внимание было поглощено ознакомлением с таинственным учением книги «Райя Мехемна», или «Верный пастырь». Правда, как только он сообразил, что купил краденое, он тут же передал плащ и кафтан старосте еврейской общины, но было уже поздно. Командир староградского полка был разъярен нарушением своего приказа в первый же день и не хотел никого слушать. Вот почему Берл Ландфарер на следующее утро должен был повиснуть между двумя собаками как пример и предостережение всем остальным.
Еврейские старейшины и советники сделали все, что было в их силах, чтобы отвести от несчастного его печальный жребий. Они обегали все инстанции, они просили, обещали, но все было напрасно. Казалось, сама судьба ополчилась против Берла Ландфарера. Аудиенция у императора через посредничество дворцового истопника также не удалась – императора лихорадило, он лежал в постели, и монахи в монастыре капуцинов день и ночь молились о его здравии. Супруга пана Чернина из Худеница, свояченица полковника Страссольдо, как на грех застряла в своем имении Нойдек, что в трех днях езды от Праги. Приор Крестового монастыря, благорасположенный к евреям, часто к ним обращавшийся и заступавшийся за них, находился на пути в Рим. А высокий рабби, глава и светоч диаспоры, к слову которого прислушивались и христиане, – увы! – давно уже оставил сей бренный мир.
Две уличные собаки, конечно же, не совершили ничего предосудительного. Только для того чтобы приумножить позор еврея, должны были они принять общую с ним смерть. Да и заступников у них не нашлось.
Одна из них уже находилась в тюремной камере, когда надзиратель ввел туда Берла. Это был большой, исхудавший до костей крестьянский пес с лохматой каштановой шерстью и большими красивыми глазами. Он, должно быть, потерял хозяина или сбежал от него, так как уже давно шлялся по улицами Старого Града в безуспешных поисках еды. Теперь он грыз косточку, брошенную ему тюремщиком. Когда надзиратель втолкнул в камеру Берла, пес поднял голову и зарычал.
Берл Ландфарер боязливо поглядел на своего товарища по несчастью. Большим собакам он не доверял, ибо еще со времен своих поездок по крестьянским дворам помнил их как своих злейших врагов, которые всякий раз принимались рвать ему штаны и шкуры, которые он тащил на себе.
– Он кусается? – спросил Берл.
– Нет, – ответил тюремщик. – Ты его не трогай, и он не тронет тебя. Поладь с ним, ведь завтра вам вместе идти в долину Хинном.
И он запер за собою дверь, оставив Берла наедине с собакой.
Долина Хинном – так евреи называют ад. Несмотря на то, что тюремщик был чехом и христианином, он знал их язык и обычаи, ибо ему приходилось долго квартировать у еврейских домохозяев.
– В долину Хинном! – бормотал, озираясь, Берл Ландфарер. – Кто знает, куда я попаду? Уж этот-то точно не знает. Из злобы он это сказал, ибо сразу видно, что это злой человек. И взгляд у него злой, как посмотрит на воду – рыбы дохнут. В долину Хинном! Господь вечный и праведный, не я Тебе говорю, но Ты сам знаешь, что я провел жизнь свою в учении, молитвах и заботах и что я честно добывал свой кусок хлеба.
Он вздохнул и поглядел на небо через зарешеченное окно.
– Три звезды вижу я, – сказал он. – Суббота уже кончилась. Дома у меня, в соседней комнате, сейчас сидят Симон Брандейс, подмастерье пивовара, и его жена Гиттель. Он уже прочитал молитву преломления хлеба и теперь поет благословение на грядущую неделю, желая себе и жене своей «столько радости и здоровья, сколько пожелают уста твои во всякое время и час». И, как во всякую субботу, Гиттель подхватывает, говоря: «Аминь! Аминь! Воистину должно быть так, да приидет Мессия в текущем году!» И потом они будут ждать, пока огонь не разгорится под плитой и не согреется вечерний суп, ждать и говорить обо мне, называя меня «бедняга Берл Ландфарер» или, может быть, «добрый Берл Ландфарер», ведь вчера я дал им масла для субботней лампы и вина на киддуш, и все даром, потому что у Гиттель опять не было денег, чтобы купить необходимое. И если сегодня я на устах соседей еще «бедный Берл» или «добрый Берл Ландфарер», то завтра уже буду «блаженной памяти Берл Ландфарер» или «Берл Ландфарер, земля ему пухом». Еще сегодня вечером я – Берл Ландфарер, который живет в доме «У петуха», что на Малой набережной, а завтра утром уже стану Берлом, пребывающим в царстве истины. Еще вчера я не ведал, как хорошо мне жилось на свете: я ел что хотел, читал книги, а вечером ложился в постель. Сегодня же на мне рука врага. Кому пожаловаться мне? Разве что камням в земле… Что же мне делать? Я должен перенести то, что решил надо мною Он. Хвала Тебе, вечный и праведный судия! Ты еси Бог верных, и деяния Твои без порока!
