Решив отложить поход в зоопарк, Боллард направился в Тиргартен и там, в зарослях густо разросшегося парка, нашел место, где можно было прочитать записку. Она была от Мироненко: он просил о срочной встрече в одном доме в Мариенфельде. Запомнив все, о чем говорилось в записке, Боллард разорвал ее на мелкие клочки.
Разумеется, все это могло оказаться ловушкой, устроенной ему как собственными соратниками, так и противником.
Возможно, это был способ проверить его благонадежность или затянуть в такую ситуацию, из которой он бы не смог вывернуться. Однако у него не было выбора, оставалось только отправиться на эту встречу вслепую, надеясь лишь на то что в доме его действительно будет ждать Мироненко. Впрочем, какие бы опасности ни таило в себе это рандеву, он к ним уже привык. И в самом деле, если учесть, как давно он сомневается в правильности своих действий, то разве все его встречи не были в некотором смысле свиданием вслепую?
К вечеру влажный воздух начал сгущаться, превращала в туман, и к тому времени, когда Боллард сошел с автобуса на Хильдбургхойзерштрассе, туман окутал весь город, отчего холод ощущался еще сильнее.
Боллард быстро шагал по тихим улицам. Этот район города он знал очень плохо, но где-то совсем рядом находилась Берлинская стена, и это полностью лишало местность хоть какого-то очарования. Здесь было много пустых домов те же, в которых жили, стояли с плотно зашторенными окнами, словно отгородившись не только от ночи, но и от холода и огней, зажженных на старинных городских башнях. Крохотную улочку, указанную в записке Мироненко Боллард нашел лишь с помощью карты.
Ни единого огонька в окнах дома. Боллард громко постучал в дверь, но шагов в коридоре не услышал. По дороге сюда он мысленно набросал несколько возможных сценариев развития событий, но того, что дом окажется пустым, среди них не было. Он постучал еще раз; потом еще. Наконец в доме послышалась возня, и дверь распахнулась. В холле, выкрашенном в серый и коричневый цвета, горела одна-единственная голая лампочка. Человек, чей силуэт вырисовывался на фоне убогой обстановки, был не Мироненко.
— Да? — спросил он. — Что вам нужно?
В его немецком явно чувствовался акцент жителя Москвы.
— Я ищу своего друга, — ответил Боллард.
Человек, по ширине плеч ничуть не уступавший дверному проему, качнул головой.
— Здесь никого нет, — сказал он, — кроме меня.
— Но мне сказали…
— Вы ошиблись домом.
Однако едва страж произнес эти слова, как откуда-то из глубины дома послышался шум. Загрохотала мебель; кто-то начал кричать.
Бросив взгляд через плечо, русский хотел захлопнуть дверь прямо перед носом Болларда, но тот успел поставить на порог ногу и, воспользовавшись замешательством, изо всех сил навалился плечом на дверь. Боллард уже находился в холле, когда русский сделал к нему первый шаг. Шум в глубине дома усилился, и вдруг послышался отчаянный человеческий вопль. Боллард бросился на этот звук; с трудом ориентируясь при тусклом свете лампочки, он побежал в заднюю часть дома. Он вполне мог бы и заблудиться, однако внезапно перед ним распахнулась какая-то дверь.
Боллард увидел комнату с ярко-красным дощатым полом, блестевшим так, будто он был только что выкрашен. И тут на сцену вышел сам дизайнер этого интерьера. Его туловище было разрезано от шеи до пупка. Человек пытался зажать руками страшную рану, но это не помогало остановить хлещущую кровь, вместе с которой на пол вываливались его внутренности. Боллард увидел глаза человека — в них была смерть, но тело еще не получило приказа лечь на пол и умереть; оно дрожало в своей последней жалкой попытке убраться подальше от места свершившейся казни.
От этого зрелища Боллард оцепенел. Русский силой выволок его обратно в холл, что-то крича ему в лицо. Что именно дико выкрикивал русский, Боллард не понял, однако руки, схватившие его за горло, в переводе не нуждались. Это была мертвая хватка. Русский навалился на него всем телом, но Боллард, чувствуя небывалый прилив сил, оторвал руки нападавшего от своей шеи и изо всех сил ударил его в лицо. Удар оказался предельно точным. Русский сразу обмяк, повалился на спину и умолк.
Боллард оглянулся на алую комнату. Мертвец уже исчез, но на пороге еще валялись куски человеческой плоти.
Из комнаты послышался смех.
Боллард обернулся к русскому.
— Ради бога, что здесь происходит? — спросил он, но русский лишь молча смотрел в открытую дверь.
Смех затих. В комнате мелькнула тень, и чей-то голос произнес:
— Боллард?
Голос звучал хрипло, словно его обладатель говорил день и ночь без остановки, и это был голос Мироненко.
— Не стойте на холоде, — сказал он. — Входите. И пропустите Соломонова.
Первый русский уже шагнул к двери, но Боллард задержал его.
— Не бойтесь, товарищ, — сказал Мироненко, — Пса больше нет.
Однако Соломонов, несмотря на спокойный тон Мироненко, разрыдался, когда Боллард подтолкнул его к двери алой комнаты.
Мироненко был прав: в комнате было теплее. И никакого пса. Была только кровь, очень много крови. Человека с распоротым туловищем, видимо, утащили с места бойни, пока Боллард и Соломонов дрались. Над ним поработали с извращенной жестокостью: череп был расколот, внутренности кучей валялись на полу.
И в углу этой ужасной комнаты, скорчившись, сидел Мироненко. Его сильно избили, судя по кровоподтекам на голове и торсе, однако на небритом лице русского расплылась улыбка, как только он увидел своего спасителя.
— Я знал, что вы придете, — сказал он и взглянул на Соломонова. — Они меня выследили. Думаю, хотели убить. Верно, товарищ?
Соломонов дрожал от страха, переводя блуждающий взгляд с круглого, как луна, покрытого синяками лица Мироненко на разбросанные по полу куски внутренностей, и нигде не находил спасения.
— Что же им помешало? — спросил Боллард.
Мироненко медленно встал. Увидев это, Соломонов вздрогнул.
— Расскажи мистеру Болларду, — сказал Мироненко. — Расскажи ему, что здесь произошло. — От ужаса Соломонов потерял дар речи. — Разумеется, он из КГБ, — сказал Мироненко. — Как и тот. Весьма опытные агенты, которым полностью доверяли. Но не настолько, чтобы предупредить, бедные идиоты! Так что их послали убивать меня, снабдив только пистолетом и молитвой. — Эта мысль его рассмешила. — Которые в данных обстоятельствах оказались совершенно бесполезны.
— Умоляю… — пробормотал Соломонов, — отпустите меня. Я ничего не скажу.
— Ты скажешь то, что они захотят, товарищ, как и все мы, — ответил Мироненко. — Верно, Боллард? Мы все рабы нашей веры, разве не так?
