Когда этот мальчуган вырос, он взял
себе в жёны достойную Ийосаку,
которая родила ему сына Фарру.
Это только начало, а вот, что было дальше.
Князь тьмы Мастема знал,
что от Фарры родится сын,
который откроет людям истинного Бога.
И тогда Мастема решил уничтожить
людской род, чтобы не допустить
рождения Абрама. Для этого были
посланы на пашни и сады прожорливые
шпаки, чтобы склёвывать ростки на
огородах и плоды на деревьях.
По его расчётам люди погибнут от неурожая...
***
...Чувство стаи, стада, единого целого заставляло шпаков быть вместе. Они летали по небу, тесно, кучно, но никогда не наталкивались друг на друга. Высший пилотаж! Стая очертаниями напоминала то змея с огромной головой, то дракона. И это чудище шмякалось с неба на верхушки вишнёвых деревьев. Не помогали ни чучела, которые сооружали для отпугивания прожорливых птиц, ни наши громкие хлопанья в ладоши, ни размахивания майками или трусами, ни даже мой свист, напоминающий тихое сдувание накачанной велосипедной шины. Шпаки не очень-то боялись! Ох, как они любили вишню! Но и мы её тоже заглатывали, чуть ли не с косточками, едва успевая их выплёвывать. И сами были похожи на красноротых скворчат...
***
...Когда пришло время сева, отправился
Абрам на поле, чтобы гонять прожорливых шпаков,
насылаемых князем тьмы Мастемой.
И вот среди дня налетела чёрная туча, и было в ней шпаков около миллиона, и затмили они свет солнца.
– Не смейте зёрен клевать, – закричал Абрам.
– Летите прочь! Прочь!
Так он перебегал с поля на поле
и шпаки не смели садиться на землю.
Люди, видевшие всё это, прониклись
к Абраму уважением, и сделалось
имя отрока Абрама великим.
Приходили к нему все, кто сеял и
у кого сады были. И собрали в тот
год такой урожай, какого давно тут не было...
***
...С Северного Кавказа приехал старший сын деда Ивана Григорий со своей женой Варей и тремя детьми: Валентиной, Вовкой и Серёгой. Они хоть и жили на Кавказе, такого вишнёвого сада не имели. Предпочитали у себя взращивать черешню, абрикосы, виноград, грецкие орехи, дюшес и ренклод. Я как-то была у них в гостях и исследовала все их садовые деревья. А в Ильинке вишен всегда было завались!
Варя затевала на траве в саду варить варенье в алюминиевом тазу. Ей помогала золовка – Антонина. Приносила несколько кирпичей, треножник, большую деревянную ложку, сахар... На зелёной сочной садовой траве раскладывали утварь, расстилали рядно, домотканые половики. Огонь разводили рядом, на вскопанном огороде, предварительно обобрав куста три-четыре картошки. Строго следили за тем, чтобы огонь не обжигал склонившиеся ветки деревьев, растущих по краю огорода.
Ребятня, которая на лето съезжалась гостить к бабушке и дедушке, крутилась возле таза, вдыхая аромат нежнейших розовых пенок. Детишки, как и мухи, не в силах покинуть столь сладко манящую приманку. Пенки Варя аккуратно собирала в мисочку или на блюдце, и мы с нетерпением ждали, когда же они остынут. Но мне такого удовольствия, как лакомиться вишнёвыми пенками, не доставалось.
В саду я была одна девочка, а мальчишек трое. Валентина слишком взрослая девица не участвовала в ритуале варки варенья, Вовке больше нравилось рыбачить. Крутились у таза я, да мой брат Витька, да Микола, сын Антонины, да Варин Серёжа. А то ещё Толик, Тишков сын, да Серёга с Лёхой, Стефановы дети, по праву также близкого родства присоединялись к угощению. Так что мальчишки меня не очень приглашали на сладости, их целая орава, а я одна.
Нежная субстанция, которая появлялась сверху при варке вишнёвого варенья, была пеной, ароматной и сладкой. Ах! Как воздушны эти пенки! Они застывали на блюдце и напоминали зефир. А в тазу – словно вулкан вспухал – лопались один за другим пузыри, выпуская в небо сладкие выдохи тягучей вишнёвой сказки. Казалось, над тазом плавали огромные радужные кольца и завитки душистой мари. Бабочки, шмели, пчёлы и мухи слетались на столь притягательный запах. Но всей этой насекомой братии мало, что доставалось. Иные «насекомые» – с четырьмя лапками и длинными языками слизывали с блюдец угощение в мгновение ока...
...Куда это делось? Почему не застыло миражною картинкой на краешке нашего старого сада? И что сталось с молодой привлекательной тридцатипятилетней женщиной, затеявшей это варенье? Куда делся её белый воздушный сарафан и большая соломенная шляпа? Кому это нужно было? И кто всё это забрал с собою навечно? Кто же скажет?..
Сидит передо мною старуха, и ей абсолютно нет дела, в чём она теперь одета; и ей давно нельзя есть сладкого, и у неё тремор и недержание. Куда ушла та Варя, даже не предполагавшая, что будет когда-то такой, как эта старуха, сидящая передо мной?..
Вот оно! На берегу она теперь – такая. А в водах реки – молодая. И то, что я её запомнила молодой и красивой, это благодаря моей памяти и вопреки забвению...
Да здравствует великая Река Памяти-и-Забвения!..
...Сластями в Ильинке не сильно ублажали внуков. Иногда бабушка заходила в чулан, который всегда держала на замке, что-то там открывала, двигала, долго шуршала бумагой, опять замыкала замок на дверке, а потом из кармана фартука выдавала всем детям по фруктово-ягодной карамельке. Это значило, что либо в гости приезжала из города «тёть» Нина, бабушкина младшая дочка, – только она и привозила детям конфет, потому что всем пацанам она была одна крёстная; либо наступили Петровки, или Илья в воду написал, или другой церковный праздник; либо кто-то умер – так это поминание. По другим поводам конфет не выдавалось.
Бабушкин чулан был для меня недоступным местом в дедовском доме, а потому дверь с навесным небольшим замком, притягивала своими возможными тайнами. О том, что там спрятаны старинные вещи и документы, я только строила предположения. Высоко, под самым потолком, в чулане было маленькое окошко, с замазанным меловой побелкой стеклом. Так что, если бы вздумалось кому-то из нас заглянуть со двора в эту, наполненную всякой всячиной, небольшую комнатку, мы бы ничего не увидели. Бабушка надёжно охраняла свое владение. В сенях всегда было темно, но на дощатой двери чулана едва заметно прорисовывались вертикальные линии дневного света, идущего от забеленного окошка. Я приникала к потемневшим от времени доскам, чтобы хоть одним глазком рассмотреть, что же там за дверью. Но там угадывались только очертания огромных кадушек, сундука и ещё каких-то предметов непонятного назначения. Сказать прямо бабушке, чтобы она хоть разочек впустила меня на территорию чулана, у меня не хватало духу. И я мучилась от неразгаданной мною его тайны. Мне казалось, что за этой дверью, как и у книжного Буратино, должны были скрываться сокровища в виде чудесного золотого ключика, или даже в виде старинной голубой вазы, золочёных подсвечников и резной шкатулки.
