До дома оставалось всего две-три сотни шагов. Вдоль дороги тянулся кирпичный забор, за ним темнела живая изгородь из тиса или еще какого-то вечнозеленого кустарника, а внутри, если вы заметили, длинной аллеей растут высокие стройные деревья.
Кирпичная стена достигала мне почти до плеча, и, случайно подняв глаза, я обнаружил, что неподалеку от меня по гребню, крадучись, на четвереньках скачет та самая обезьяна. Я замер на месте, глядя на нее с ужасом и ненавистью. Остановился я — остановилась и она. Обезьянка уселась на краю стены, сложив длинные руки на коленях, и взглянула на меня. Было слишком темно, чтобы разглядеть очертания твари, однако яркий свет ее глаз еще не разгорелся в полную силу. Тем не менее я хорошо различал эти мутные красноватые огоньки. Зверь не скалил зубы, не проявлял раздражения, лишь угрюмо и пристально взирал на меня.
Я невольно попятился и застыл на середине дороги, не сводя глаз со зверька. Он не шелохнулся.
Надо было что-то предпринимать. Я быстро зашагал к городу, искоса поглядывая на зверька. Он проворно поскакал по стене, не отставая от меня.
Возле поворота, там, где стена кончалась, обезьяна соскочила на землю и в два прыжка очутилась возле моих ног. Я пошел быстрее — зверек по-прежнему не отставал ни на шаг. Он бежал слева, так близко, что мне казалось — я вот-вот наступлю на него.
Сумерки сгущались с каждой минутой. На дороге не было ни души. Я в смятении остановился и зашагал в противоположную сторону, к дому — до сих пор я от него удалялся. Стоило мне остановиться, как обезьяна отскочила футов на пять-шесть и застыла, глядя на меня.
Трудно передать, как я испугался. Я, конечно, читал, подобно многим, о призрачных галлюцинациях, как называете это явление вы, врачи. Я обдумал свое состояние и решил взглянуть правде в лицо.
Эти явления, насколько мне известно, иногда проходят довольно быстро, иногда становятся навязчивыми. Я читал о случаях, когда видение, поначалу безобидное, постепенно приобретало отвратительный облик и в конце концов сводило жертву с ума. Я стоял на дороге, один-одинешенек, если не считать призрачного зверя, и повторял сам себе: «Это всего лишь болезнь, столь же хорошо известная врачам, как оспа или невралгия. Так утверждает медицина, это же доказывает и философия. Не надо впадать в панику. Я всего лишь допоздна засиделся вечером, да к тому же у меня пошаливает пищеварение. Это симптомы невротического расстройства желудка, и вскоре я поправлюсь». Верил ли я сам этому? Ни единому слову, как не верит в спасение ни один несчастный, попавший в дьявольские сети. Вопреки всему, что я знал, вопреки всем своим убеждениям я просто раздувал в себе обманчивую храбрость.
Я зашагал к дому. До порога оставалось не более сотни ярдов.
Я попытался взять себя в руки, но никак не мог оправиться от первого потрясения.
Я решил провести эту ночь дома.
Зверек бежал возле меня, и мне почудилось, что его тянет к дому, как это бывает с усталыми лошадьми или собаками, торопящимися в обратный путь.
Я боялся возвращаться в город, боялся, что меня увидит кто-нибудь из знакомых. Я сознавал, что с трудом подавляемая тревога отразилась на моем облике. К тому же я опасался, что привычки мои внезапно резко изменятся, например, я пойду в дом развлечений или надолго уйду гулять, чтобы вымотать себя. Возле парадного входа зверек подождал, пока я поднимусь по ступенькам, и, когда дверь открылась, проворно скользнул внутрь.
В ту ночь я не пил чая. Я достал сигары и налил себе бренди с водой. Мне подумалось, что следует воздействовать на свою материальную систему и пожить немного, погрузившись в ощущения, а не в мысли; может быть, тогда мне удастся вывести себя из тупика. Я вошел сюда, в гостиную, и сел в это самое кресло. Обезьянка взобралась на столик, который стоял тогда в том углу. Шевелилась она вяло, казалось, ей хочется спать. Странная неловкость ее движений невольно приковывала взгляд. Глаза ее были полузакрыты, однако мерцали тем же красноватым огнем. Зверь пристально смотрел на меня. Всегда и везде днем и ночью, обезьяна неусыпно следила за мной, ни на миг не отводя глаз.
Не стоит подробно рассказывать, как я провел эту ночь. Опишу лучше те явления, что оставались неизменными на протяжении всего первого года. Порождения тьмы имеют, как вы еще услышите, отличительные черты. Обезьянка была маленькая, черная, как уголь. Характерной чертой ее была злоба, неизмеримая злоба. В первый миг обезьянка глядела угрюмо и имела болезненный вид. Однако внешней вялостью скрывалась все та же безграничная злоба и неусыпная бдительность. Казалось, она поставила себе целью следить за мной, как можно меньше попадаясь на глаза. Она ни на миг сводила с меня горящих глаз. Я постоянно, днем и ночью, чувствовал на себе их взгляд, за исключением тех дней, когда зверек исчезал неведомо куда на несколько недель.
В темноте я видел обезьяну столь же отчетливо, как при свете дня. Я имею в виду не только глаза. Зверька окружало тусклое сияние наподобие того, что исходит от последних красноватых угольков в костре; оно сопровождало его повсюду, и черный силуэт отчетливо выделялся на багровом фоне.
Иногда призрак ненадолго оставлял меня в покое. Происходило это по ночам, всегда одним и тем же образом. Поначалу зверек начинал проявлять беспокойство, затем впадал в ярость, бросался на меня, трясясь, скаля зубы и стиснув лапки. Когда это случилось впервые, я вздохнул с облегчением. Мне показалось, что в камине полыхает огонь. Я никогда не оставляю огня в камине; не могу уснуть, если в комнате что-то горит. Обезьянка отступала все ближе к камину, дрожа от бешенства. Достигнув высшей точки, она вскочила на каминную решетку, прыгнула в трубу и была такова.
Наконец-то я стал другим человеком. Миновал день, за ним ночь — обезьянка не возвращалась. В полном блаженстве прошла неделя, потом другая, третья. Я каждый день, доктор Гесселиус, каждый день на коленях возносил Богу благодарственные молитвы. Целый месяц я был свободен, но затем чудовище внезапно явилось снова.
Зверь снова преследовал меня, но теперь злоба, раньше лишь теплившаяся под угрюмой наружностью, проявлялась куда активнее. Злоба сквозила во взгляде чудовища, в его движениях, а вскоре начала обнаруживать себя куда более серьезным образом. В остальном же все осталось неизменным.
Первое время перемена выражалась лишь в том, что зверек стал оживленнее и смотрел на меня с явной угрозой, словно вынашивал некий гнусный план. И по-прежнему не сводил с меня глаз.
— А сейчас он здесь? — спросил я.
