— Литр.
— А это много?
— Да.
— И что, я...
— Нет. Ты будешь в порядке.
— Она же восстановится, да?
— Да.
Томми кивнул, зачарованно глядя, как лезвие, зеркально поблескивая, коснулось его кожи. Как будто все это происходило с кем-то другим, где-то в другом месте. Он видел лишь переплетение линий. Скула девочки, ее темные волосы, его белая рука, прямоугольник лезвия, раздвигающего в стороны тонкие волосы на руке. Достигнув своей цели, острие замирает на мгновение на выпуклой вене, чуть более темной, чем кожа вокруг. Чуть надавливает, легонько-легонько. Край бритвы погружается в складки кожи, и вдруг —
вжик.
Томми резко дернулся и перевел дух, крепче сжимая деньги в кулаке. В голове что-то хрустнуло, и он сжал зубы так, что они заскрежетали. На сгибе локтя выступила кровь, выплескиваясь толчками.
Звон лезвия, упавшего на пол, — и девочка обхватила его локоть обеими руками, прижавшись губами к ране.
Томми отвернулся, чувствуя ее теплые губы и язык на своей коже. Перед глазами снова встала схема кровообращения, сосуды, переплетение вен, по которым течет его кровь, устремляясь к ране.
Я истекаю кровью.
Да. Боль усилилась. Рука онемела, он больше не ощущал прикосновений губ, лишь то, как кровь покидает тело, как ее высасывают, как она...
Вытекает.
Он испугался. Ему хотелось одного — чтобы это закончилось! Это было слишком больно! Слезы подступили к глазам, он открыл рот, чтобы что-то сказать, и не смог. Не было таких слов, которые могли бы... Он поднес свободную руку ко рту, прижав кулак к губам. Почувствовал прикосновение бумаги, торчавшей из сжатого кулака. Впился в нее зубами.
*21.17, вечер воскресенья, Энгбюплан.
Возле парикмахерской замечен неизвестный мужчина. Он стоит, упершись лбом и руками в витрину. Производит впечатление человека в состоянии сильного алкогольного опьянения. Пятнадцать минут спустя на место происшествия прибывает полиция. К этому времени человек успевает покинуть вышеуказанное место. Никаких повреждений витрины не обнаружено, за исключением следов глины или земли. В освещенной витрине выставлены фотографии подростков-фотомоделей.
*— Ты спишь?
— Нет.
Облако духов и холодного воздуха ворвались в комнату Оскара, когда мама зашла и села на край кровати.
— Хорошо прошел день?
— Да.
— Что ты сегодня делал?
— Ничего особенного.
— Я видела газеты. На столе в кухне.
— Угу.
Оскар плотнее завернулся в одеяло, притворно зевнул.
— Хочешь спать?
— Угу.
И да и нет. Он действительно устал, причем так, что в голове все гудело. Единственное, чего ему хотелось, — это лечь, завернувшись в одеяло, запечатать все входы и выходы и не покидать комнату до тех пор, пока... пока... Но спать он не хотел, нет. И потом, может, ему теперь вообще не надо спать, раз он заражен?
Он расслышал, как мама что-то спросила про папу, ответил наобум «хорошо», даже не разобрав толком вопроса. Повисла тишина. Потом мама тяжело вздохнула:
— Солнышко, как ты? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Нет.
— Ну а в чем же тогда дело?
Оскар зарылся лицом в подушку и задышал так, что нос, рот и губы покрылись испариной. Он так больше не мог. Слишком уж все это было тяжело. Он должен был хоть кому-нибудь рассказать. Он выговорил в подушку:
— ...Я аажен...
— Что ты сказал?
Он оторвал голову от подушки:
— Я заражен.
Мамина рука погладила его по затылку, по шее и вниз по спине, так что одеяло чуть съехало.
— В каком смысле — зара... ой! Ты же в одежде!
— Да, я...
— Дай потрогаю лоб. Температура есть? — Она положила холодную ладонь ему на лоб. — Да у тебя жар! Вставай! Тебе надо раздеться и лечь как следует! — Она встала с кровати и бережно потрясла его за плечо. — Ну давай же!
Она сделала глубокий вдох, что-то вспомнив. Затем произнесла другим тоном:
— Ты у отца как следует был одет?
— Да. Дело не в этом.
— Ты в шапке ходил?
— Да! Мам, дело не в этом!
— А в чем же?
Оскар снова уткнулся лицом в подушку, обняв ее руками и ответил:
— ... Яампир...
— Оскар, что ты говоришь?
— Я вампир!
Пауза. Тихое шуршание маминого плаща, когда она сложила руки на груди.
— Оскар. Вставай. И разденься. А потом ложись и спи.
— Я стану вампиром!
Мамино дыхание. Резкое, сердитое.
— Завтра выкину все эти твои дурацкие книжки!
Она сдернула с Оскара одеяло. Он встал, медленно разделся, не глядя на маму. Затем снова улегся в постель, и мама заботливо подоткнула одеяло.
— Что-нибудь хочешь?
Оскар покачал головой.
— Может, померим температуру?
Оскар еще решительнее помотал головой. Посмотрел на маму. Она стояла, склонившись над кроватью, упершись руками в колени. Изучающий, тревожный взгляд.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать?
— Нет. Хотя вообще-то...
— Что?
— Да нет, ничего.
— Ну скажи?
— Можешь... рассказать мне сказку?
На мамином лице промелькнула целая гамма эмоций: грусть, радость, беспокойство, полуулыбка, тревожная морщинка. И все это за несколько секунд. Наконец она ответила:
— Я не знаю никаких сказок. Но если хочешь, могу тебе почитать. Если у нас есть подходящая книга...
Ее взгляд скользнул по полке над головой Оскара.
— Да нет, не надо.
— Почему? Мне не сложно.
— Нет. Я не хочу.
— Почему? Ты же сказал...
— А теперь не хочу.
— Может... тебе спеть?
— Нет!
Мама обиженно поджала губы. Потом раздумала обижаться, раз Оскар болен, и сказала:
— Если хочешь, я могу придумать какую-нибудь сказку...
— Да нет, не надо. Я хочу спать.
Мама еще немного посидела, затем пожелала ему спокойной ночи и вышла из комнаты. Оскар продолжал лежать с открытыми глазами, глядя в окно. Прислушался к себе, пытаясь представить, каким он станет. Он даже не знал, что должен чувствовать. Эли. Интересно, как это происходило с ним.
Потерять все.
Все бросить. Маму, папу, школу... Йонни, Томаса...
Он и Эли. Навсегда.
В гостиной включился телевизор, и мама тут же прикрутила звук. Тихое побулькивание кофеварки на кухне. Вот зажглась газовая плита. Позвякивание чашки о блюдце. Звук открывающегося шкафа.
Такие привычные звуки. Он слышал их сотни раз.
Ему стало тоскливо. Очень тоскливо.
*Раны зажили. От царапин на теле Виржинии остались лишь белые следы да местами болячки, еще не успевшие отвалиться. Лакке погладил ее руку, прижатую к телу кожаным ремнем, и очередная болячка раскрошилась под его пальцами.
Виржиния сопротивлялась. Сопротивлялась изо всех сил, когда пришла в чувство и поняла, что происходит. Вырвала капельницу для переливания крови, орала и лягалась.
Лакке не мог смотреть, как ее усмиряют. Ее словно подменили. Он пошел в кафетерий и выпил кофе. Потом еще. Когда он стал наливать третью чашку, кассирша заметила, что в стоимость входит всего одна дополнительная порция. Лакке ответил, что у него ни копейки денег, а чувствует он себя так, будто вот-вот сдохнет, — может, она сделает для него исключение?
Она отнеслась к нему с пониманием. Даже угостила миндальным пирожным — «все равно завтра выбрасывать». Он жевал пирожное, превозмогая ком в горле, и размышлял об относительности добра и зла в человеке. Потом вышел на ступеньки, выкурил предпоследнюю сигарету в пачке и поднялся к Виржинии.
Ее связали ремнями.
Она так ударила медсестру, что у той разбились очки и осколок порезал бровь. Успокоить Виржинию не представлялось возможным. Врачи не решались вколоть ей успокоительное, учитывая ее общее состояние, поэтому пришлось связать ей руки кожаными ремнями, чтобы, как они выразились, «обезопасить ее».
Лакке потер болячку между пальцев: порошок, мелкий, как пигмент, окрасил его пальцы в красный цвет. Краем глаза он уловил какое-то движение: кровь из пакета на металлической подставке рядом с кроватью медленно стекала в пластмассовый цилиндр, а из него по капельнице проникала в вену Виржинии.
Определив группу крови, ей сделали переливание, а теперь, когда ее состояние стабилизировалось, подсоединили капельницу. На полупустом пакете была приклеена этикетка с кучей непонятных надписей, над которыми виднелась большая буква «А». Группа крови, ясное дело.
Стоп... погодите...
У Лакке была группа «В». Он прекрасно помнил, как они с Виржинией как-то заговорили об этом и выяснилось, что у нее та же группа, так что они могли... ну да. Именно так они и решили: в случае необходимости смогут отдать друг другу свою кровь, раз у них одна группа. А у него точно была группа «В», это он знал наверняка.
