Он встал и принес бутылку виски и рюмки. Шагая взад и вперед по комнате, он начал перечислять мне тех лиц, с которыми я мог бы, по его мнению, здесь общаться.
– Во-первых, мой старый милый друг пастор. Он меня в свое время конфирмовал. Вы будете изумлены тем количеством знаний, которым обладает этот простой деревенский священник. К тому же олицетворенная доброта и необычайно приятный, достойный всяческой симпатии человек. Только, знаете ли… Не истолкуйте моих слов в дурном смысле, доктор, но несколько последних лет слегка утомили его. Беседа с ним не представляет уже прежней прелести. Еще рюмочку виски, доктор? Не полагается стоять на одной ноге. Он относится ко всему происходящему на свете со снисходительностью, которая многими совершенно неправильно истолковывается. Но это не простодушие и не излишняя наивность, а, скорее, результат внутренней примиренности. Годы очень и очень сказываются на моем старом друге.
Он бросил окурок сигары в пепельницу и продолжал:
– Моего управляющего, князя Праксатина, вы уже знаете, не так ли? Вы можете научиться у него любой карточной игре и специфически русскому мировоззрению. Он, к слову сказать, последний представитель рода Рюриков. Если бы миром правила справедливость, он восседал бы теперь на царском троне.
– Или был бы расстрелян большевиками в каком-нибудь из уральских рудников, – заметил я.
Барон фон Малхин остановился передо мной и посмотрел мне в лицо с вызывающим видом.
– Вы так думаете? Я позволю себе придерживаться другой точки зрения. Не забывайте, что Голштин-Готторпские[42] являлись чужими в этой стране и остались таковыми даже тогда, когда начали именовать себя Романовыми. Если бы русский народ управлялся своими законными повелителями, его развитие пошло бы по совершенно иному пути.
Он возобновил свою прогулку по комнате.
– С моей ассистенткой вы познакомитесь только через восемь дней. Вчера я отправил ее в своем личном автомобиле в Берлин. Нам необходим хорошо функционирующий стерилизатор высокого давления.
– Для сельскохозяйственных надобностей? – осведомился я.
Этот вопрос я задал из чистой любезности, так как меня, в сущности, абсолютно не интересовало, для каких целей барону Малхину понадобился стерилизатор высокого давления.
– Нет, – ответил барон. – Не для сельскохозяйственных. В последнее время я занят совершенно определенной проблемой из области естествознания. Я, кажется, уже упоминал об этом. Так вот, молодая дама, что помогает мне в этой работе, является по специальности бактериологом и, кроме всего прочего, доктором химических наук.
До сих пор я слушал барона, не проявляя особого интереса к его словам; мне было безразлично, занимается ли он разработкой проблем из области естествознания или какими-нибудь другими вопросами. Но его последние слова как-то передернули всю мою сущность. Во мне забрезжило некое неявное предчувствие связи между давними и нынешними событиями, ожидание счастья, сопряженное с боязнью разочарования. Я не смел верить в невозможное: бактериолог… доктор химии… Бибиш… барон вчера отправил свою ассистентку в Берлин… как раз вчера, на привокзальной площади Оснабрюка я увидел Бибиш… и через восемь дней она вернется сюда! Но нет, этого просто не может быть! Чтобы она жила здесь, в непосредственной близости от меня! Чтобы я мог каждый день встречаться с ней!.. Таких чудес не бывает. Это всего лишь сон – мимолетный, готовый в каждую секунду прерваться сон… Он отправил ее в Берлин в своем автомобиле… Может быть, это и есть тот самый зеленый «кадиллак»?… Я должен спросить его, я должен немедленно задать ему этот вопрос.
Но барон уже вернулся к прежней теме разговора.
– Кроме того, здесь еще имеется школьный учитель. О нем бы мне не хотелось говорить, тем более что я не желаю предвосхищать ваше мнение… Может быть, вы с ним уже познакомились? Да? Ну, в таком случае вы уже сами все знаете. Он считает себя свободомыслящим. Ах ты Господи! Причем здесь свободомыслие? У него самый злой язык в здешней местности, вот и все. Он не оставляет живого местечка ни в одном человеке, везде и повсюду ему мерещатся интриги. Но, следует отдать ему должное, он видит людей насквозь. Ему просто так не вотрешь очки. Меня он почему-то считает своим заклятым врагом – увы, я не в силах изменить это его мнение! Но при всем этом он, в сущности, совершенно безобидный человек. Его здесь хорошо знают и не обращают внимания на его речи.
Тем временем я успел успокоиться и все обдумать. Бибиш никоим образом не могла жить в этой деревне. Она была чересчур избалована и чересчур привыкла к поклонению. Ей были необходимы роскошь и комфорт большого города, она не могла обойтись без этого. Что за нелепая мысль искать Бибиш здесь, среди зачумленных крестьянских домишек и картофельных полей, на деревенской дороге, усеянной грязными лужами! Я вновь отказался от мысли найти Бибиш.
Но что-то все же побуждало меня задать барону вопрос об автомобиле, о том самом автомобиле, в котором его ассистентка поехала в Берлин. Я сделал это окольным путем.
– Меня скорее всего будут вызывать и в соседние деревни, не правда ли? – спросил я. – Можно ли здесь раздобыть какое-нибудь транспортное средство на крайний случай?
Барон залпом осушил рюмку виски. Его сигара лежала в пепельнице и неимоверно дымила.
– Кажется, я говорил вам, что у меня есть личный автомобиль, – сказал он. – Правда, я почти никогда им не пользуюсь. Я принадлежу к той вымирающей породе людей, которые никуда не торопятся и предпочитают сидеть в седле, а не за рулем. Я не слишком-то большой поклонник этой влюбленной в машину эпохи. На здешних полях – кстати, почва у нас довольно плодородная! – и в моем имении вы не увидите ни тракторов, ни сеялок, а только лошадей, батраков да самые обыкновенные плуги. А поздним летом вы сможете услышать в амбарах старинную ритмичную мелодию молотильных цепов. Так было во времена моих дедов, так оно и останется до тех пор, пока я жив.
Он взял с пепельницы свою сигару и задумчиво стряхнул с нее пепел. Он, казалось, совершенно забыл о заданном мною вопросе.
– Моя покойная сестра, – продолжал он, – провела электрическое освещение во все комнаты этого дома. Я же, знаете ли, охотнее всего работаю при свете масляной лампы. Вы изумлены, доктор? Вы улыбаетесь? Величайшие произведения человеческого духа написаны при свете масляной лампы. Вспомните «Энеиду» Вергилия! Вспомните гетевского Фауста! Она светила тому неведомому мастеру, который на грубом деревенском столе чертил план Ахенского собора. Христос знал ее кроткий и приветливый свет. Мудрые евангельские девы держали масляные светильники в руках, когда шли навстречу Искупителю. Да, но о чем же мы говорили? Ага! Вы можете брать мой автомобиль, когда вам это понадобится. Кстати, вы умеете водить машину? У меня восьмицилиндровый «кадиллак» зеленого цвета… Что с вами, доктор? Вам дурно? Может быть, рюмочку коньяку? Стакан воды? Голубчик, как вы ужасно выглядите! Что, вам уже лучше? Ну, слава Богу! Вы побледнели как мертвец.
