— Все вы рано или поздно возвращаетесь. — Он вздохнул. — Когда-нибудь придет этому конец?
— Ты… — выговорил наконец капитан, тыча в Айверсона пальцем.
— Избавьте меня от ваших гневных излияний, — отрезал тот. — Думаете, вы первый меня разыскали? Первый пытаетесь оклеветать меня и тем самым оправдать собственную трусость? Мы с Сэмюелем научились справляться с подобными отбросами. Я лишь надеюсь, что вы последний.
Капитан шарил рукой в кармане мундира.
— Ты чертов сукин сын…
— Молчать! — скомандовал полковник.
Взгляд его широко раскрытых глаз метался по комнате, меня он словно не замечал. Уголки губ на розовом лице ходили ходуном. Я снова вспомнил про крысят.
— Сэмюель, принеси трость. Этого человека следует покарать за дерзость. — Он посмотрел на Монтгомери безумным взглядом. — Перед тем как мы закончим, вы отдадите мне честь.
— Сперва я посмотрю, как ты отправишься в ад, — ответил капитан и вытащил из кармана пистолет.
Нажать на курок старик не успел. Невероятно быстрым движением племянник Айверсона поднял тяжелую трость и выбил пистолет из руки Монтгомери. Я стоял неподвижно, все еще сжимая стакан с вином. Капитан нагнулся подобрать оружие, протез делал его медлительным и неуклюжим. Тогда без всякого видимого усилия Сэмюель схватил Монтгомери за воротник и отбросил назад, точно ребенка. Ветеран ударился спиной о стену, задохнулся и осел вниз, вытянув ноги. Деревяшка царапнула по неровному дощатому полу. Лицо старика стало одного цвета с его серым мундиром.
Племянник Айверсона нагнулся, поднял пистолет и положил на стол. Полковник с улыбкой кивнул, губы его все еще дергались в кривой усмешке. Но я смотрел только на капитана.
Схватившись за горло, старик скорчился у стены. Тело его билось в конвульсиях, он тяжело хватал ртом воздух, дышал все более хрипло и прерывисто. Лицо сделалось даже не серым, а лиловым, почти черным. Язык вывалился изо рта, на усах блестели капельки слюны. Осознав, что с ним произошло, капитан в ужасе вытаращил глаза и неотрывно смотрел на Айверсона.
В его взоре читалось безмерное отчаяние: полвека ждал он этой встречи, был одержим ею, и вот теперь его предавало собственное тело. Старик еще два раза с шумом втянул в легкие воздух, а потом перестал дышать. Подбородок упал на впалую грудь, кулаки почти разжались, устремленный на Айверсона взгляд помутнел.
В тот миг с меня внезапно спало оцепенение: я закричал, выронил стакан с вином и бросился к капитану Монтгомери. Из гротескно распахнутого рта не вырывалось ни вздоха. Глаза уже начали подергиваться прозрачной пленкой. Я дотронулся до изуродованных артритом рук, похолодевших и помертвевших, и почувствовал, как что-то сжимается в моей собственной груди. Это было не горе, нет. Слишком мало и слишком недолго я его знал, слишком странными были обстоятельства нашего знакомства, чтобы его смерть вызвала у меня приступ острого горя. Мне стало трудно дышать оттого, что где-то внутри меня разверзлась необозримая пустота, вызванная ужасным открытием: на свете не всегда есть место справедливости, в жизни все порой бывает очень нечестно. Нечестно! Я держал мертвого старика за руки и плакал, оплакивая и его, и себя.
— Пошел прочь. — Племянник Айверсона оттолкнул меня в сторону и склонился над телом. Он встряхнул Монтгомери за ворот мундира, грубо похлопал по лиловым щекам, приложил ухо к груди.
— Сэмюель, он мертв? — безразличным тоном спросил Айверсон.
— Да, дядя. — Племянник выпрямился и взволнованно подергал себя за усы.
— Да-да, — повторил полковник с той же вздорной, немного безумной интонацией. — Какая, в сущности, разница. — Он раздраженно взмахнул маленькой розовой ручкой. — Сэмюель, тащи его на улицу, пусть присоединится к остальным.
Лже-Шидс застыл на мгновение, а потом удалился в заднюю комнату, вернувшись оттуда с фонарем, мотыгой и лопатой. Рывком подняв меня на ноги, он сунул мне в руки лопату и фонарь.
— Дядя, а что с мальчишкой?
Айверсон уставился желтыми глазами на ступеньку лестницы, потер гладкие ручки и прохныкал:
— На твое усмотрение, Сэмюель. На твое усмотрение.
Племянник зажег фонарь, схватил капитана одной рукой и поволок его к двери. Ремешки, крепившие деревянную ногу, теперь болтались, и я не мог отвести взгляд от зазора между протезом и обрубком кости.
Сэмюель потащил тело через прихожую на улицу и дальше, куда-то в ночь. Неподвижный как статуя, я стоял возле дома с лопатой и шипящим фонарем и молился, чтобы они забыли про меня. На затылок опустились холодные, тонкие пальцы. Тихий, требовательный голос прошептал:
— Пошевеливайтесь, молодой человек. Не заставляйте нас ждать.
Могилу младший Айверсон выкопал совсем рядом с тем местом, где мы с капитаном лежали в засаде. Если бы кто-то и проехал случайно в тот момент по маммасбергской дороге, он не заметил бы нас: даже при свете дня деревья и виноградные плети надежно прикрывали эту часть поля. Но никто не проехал. Стояла зловещая, кромешная тьма. Небо заволокли тучи, и звезд не было видно. Единственными источниками света служил мой фонарь да еще слабое свечение, которое исходило от дома, оставшегося в сотне ярдов позади.
Вороная лошадь проводила взглядом странную процессию. На крыльце с головы капитана свалилась шляпа, и я растерянно наклонился ее поднять. Все это время Айверсон держал меня за шею.
Рассыпчатая, влажная почва легко поддавалась лопате. За двадцать минут племянник Айверсона вырыл яму в три фута глубиной. Луч фонаря высвечивал кучу сырой земли, в которой белели обрывки корней, кусочки камня и чего-то еще.
— Довольно, Сэмюель. Покончим с этим.
Племянник взглянул на дядю. В холодном свете лицо молодого человека превратилось в бледную маску, усыпанную блестящими капельками пота. Широкими росчерками угля кто-то набросал на ней усы, брови и грязное пятно на левой щеке. Отдышавшись, мужчина кивнул, положил лопату и столкнул тело Монтгомери вниз. Старик упал на спину. Глаза и рот его все еще были раскрыты. За край ямы зацепилась болтавшаяся на ослабших ремешках деревянная нога. Младший Айверсон, прикрыв глаза рукой, посмотрел на меня, а потом сбросил протез прямо на грудь капитану. Не глядя больше на тело, он схватил лопату и начал быстро зарывать его. Я же продолжал смотреть. Горсть земли упала моему ветерану на щеку, другая — на лоб, еще две засыпали незрячие глаза, сперва левый, затем правый. Землей наполнился разинутый рот. Комок в моем горле вздулся, а потом внезапно прорвался наружу: меня затрясло от неслышных рыданий.
