Он очнулся. Что это было – явь или сон? Веспер стояла над ним, опираясь на спинку кровати. Он лежал неподвижно, будто покойник, и даже не пытался гадать, каким образом она прошла сквозь запертую дверь. А также о том, где она оставила свое слишком тесное платье. О некоторых вещах лучше вообще не думать… При легчайшем движении по ее неправдоподобно гладкой коже пробегала волна бликов, словно дрожало тонкое металлическое зеркало. Чередующиеся полосы света и тени придавали ей совершенно неземной вид. Она напоминала ему отделенную переднюю часть помеси кентавра и зебры. Возможно, у нее даже были копыта, как у дьявола…
– Соскучился, малыш? – прошептала негритянка, взгромождаясь сверху, и он убедился в том, что с ее ступнями все в порядке. Она не случайно назвала его «малышом». С нею он снова возвращался в прошлое, снова обретал целомудрие и наивность, снова терял девственность…
В течение следующих сорока минут он получил все, чего был лишен долгие годы, чего недоставало в юности из-за поспешности и глупости, и все, что только мог себе вообразить. Усталости как не бывало. Удовлетворение превратилось в самую изощренную пытку.
Веспер – это была ожившая и одушевленная машина желаний, которая чутко реагировала на смену импульсов, визуализирующих тайные фантазии. Она умудрилась идеально соответствовать даже его скромным мужским возможностям. Ох, этот огромный лилово-черный леденец!… Старик испытывал глубокую благодарность к тому, кто делает намеченным жертвам такие поистине царские подарки, – независимо от того, ЧЬЯ это была охота. Он дал заманить себя в приятную ловушку и уже не помышлял о сопротивлении или бегстве.
Тем не менее во время изнурительно тягучего наслаждения, когда Веспер, сидя на нем, показывала, чего можно достичь, играя мышцами живота и паха, он заметил татуировку на ее теле – там, где начиналась густая лобковая поросль. Если бы по этому месту предварительно не прошлись бритвой, вряд ли можно было бы увидеть эмблему «Черной Богородицы» – женской негритянской экстремистской организации, запрещенной на всей территории Коалиции еще раньше, чем «дьявольская» музыка.
Это объясняло не все, но многое: в частности, наличие трупа в сортире и отсутствие охраны. Старик внезапно прозрел. Оказывается, дело было в маленькой детали – нескольких каплях туши, введенных под кожу. Теперь уже он не мог быть уверенным в том, что развлекается с глюком. Это был тот редчайший случай, когда он предпочел бы стать жертвой иллюзий Мозгокрута.
«Богородицы» с их идеалом тотального террора прославились патологической жестокостью в отношении к белым, особенно мужского пола. Тодт понимал, что у него нет ни единого шанса. Впрочем, если бы Веспер этого хотела, она бы давно его прикончила. Он не отличался ни быстротой, ни сколько-нибудь внушительным телосложением.
Выходит, игра намного сложнее, а ставка – не его жалкая жизнь. Почти наверняка Веспер тут не одна. Ее сообщницы могли выжидать удобного момента в десятке укромных местечек. Если «Богородицы» тоже охотились за Терминалом, значит, они его уже почти получили.
Он освободил руки и постучал в стену, не очень надеясь, что кто-то придет ему на помощь. Веспер чиркнула спичкой и закурила сигарету. При свете резко вспыхнувшего огонька ее лицо показалось Тодту маской, похищенной из музея. В прорезях шевелилось что-то чуждое и угадывалось присутствие другого существа…
Она не была совершенством. В одних местах кожа лоснилась от пота, а там, где ее покрывала пыль, кожа была матовой и казалась более… мертвой.
Вдруг зазвонил телефон. Адам чуть не подскочил от неожиданности, но негритянка придавила его ноги своим роскошным телом. Она лениво потянулась к трубке, словно раскормленная ленивая пантера, а он не мог отвести глаз от обрезка провода, свисавшего из аппарата.
Он услышал дребезжание мембраны и тонкий, почти детский фальцет. Так звучал голос Хоши, когда тот открывал рот, чтобы произнести угрозу. Случалось это крайне редко, но всякий раз неизменно вызывало такие же ощущения, как прикосновение опасной бритвы.
– Все в порядке, – сказала Веспер в трубку, выпуская дым из ноздрей и становясь похожей на дракона с глазами из слоновой кости. – Отвали.
Она бросила трубку на рычаг, подняла ногу и несколько раз напрягла мышцы, словно изучала их работу и расположение.
– Ненавижу желтопузых, – заявила она вдруг. – У них члены маленькие. А этот твой приятель-толстяк… Кто ему язык отрезал?
Адам пожал плечами. Он действительно не знал.
– Хреновое дело! Так что ты тут, дорогуша, единственный полноценный мужик. – Она вызывающе потрясла бедрами. – Тебе понравилось? Может, прокатишься еще раз?
Но он уже чувствовал себя сухофруктом, запеченным вдобавок в микроволновой печи. Он апатично следил за «Богородицей», не понимая, чего она ждет. Его можно было брать голыми руками, а Малыша и компанию сжечь заживо прямо в коттедже.
Вместо этого она сделала немыслимую вещь: обняла его своими большими мягкими руками и тихо запела песню, которую в детстве пела ему мать, чтобы он поскорее заснул. Он думал, что давно забыл и мелодию, и слова, однако сразу же узнал их, и на глаза навернулись слезы. У песни был простенький мотивчик, но это была далеко не колыбельная: что-то о погибшем корабле, о женщине, оставшейся на далеком берегу, и безнадежном ожидании…
На мгновение он действительно поверил, что попал в какую-то жуткую машину времени и вернулся в прошлое, в ласковые материнские объятия. У Веспер были даже ЗАПАХ матери и ГОЛОС матери, а в темноте он не различал ни черт ее лица, ни цвета ее кожи. Все сливалось, струилось и оплывало в жидком тумане слез. И теперь уже чудесным казалось не возвращение в уютную детскую постель, а страшный сон о взрослой жизни и путешествии сквозь годы…
Еще большим чудом было то, что после этого он все-таки заснул, убаюканный старой печальной песней, как будто выдохнул из себя страх, а добрая мама Веспер способна была защитить его от любой опасности, от грядущего зла.
Он не видел, как ее темное гладкое лицо превратилось в морщинистую маску белой старухи. Очень белой. Белой, как цвет погибели…
Старуха задрала голову к луне, словно крыши не существовало вовсе, и завыла по-собачьи. Снаружи раздался ответный вой десятка песьих глоток.
* * *
Адам Тодт предавался приятным и статичным цветным сновидениям, похожим на живопись примитивистов, до полуночи.
В пять минут первого начали прибывать гости.
