Доброгеану перешагнул через сверток из тряпок и указал мне на него, чтобы я в темноте не запнулся. К своему удивлению, я увидел, что сверток шевелится и что в тряпье завернут ребенок всего нескольких месяцев от роду, с широко открытым в жалостном беззвучном крике ртом. Его темные глаза беспокойно крутились в глазницах, тонкие, как тростинки, руки хватали воздух.
Я потянул старика за рукав и показал на ребенка. Он изумленно поднял брови.
— Он жив? — прошептал он.
Я присел перед брошенным ребенком на корточки. Маленькая ручонка крепко схватила меня за палец. Глаза, казавшиеся очень большими на истощенном лице, уставились на меня. Ребенок с явным любопытством меня изучал, сжимая мой палец.
— Где-то здесь должны быть его родители, — предположил Доброгеану. — Пошли, Уилл.
Он заставил меня встать. Ребенок не заплакал, когда я отнял свой палец. Возможно, он был слишком слаб или слишком болен, чтобы плакать.
Доброгеану пошел по коридору, но я не двинулся с места. Я смотрел на ребенка у своих ног. Для меня это было слишком. Как часто я оплакивал свою судьбу, огромную несправедливость смерти моих родителей или свою службу у эксцентричного гения, чьи мрачные погони толкали меня в самые тревожные ситуации и даже заставляли рисковать жизнью? Но что это было по сравнению с голодным ребенком, брошенном в грязном коридоре, пропахшем мочой и капустой? Да что я знал о страдании?
— В чем дело? — спросил Доброгеану. Он обернулся и увидел, что я не схожу с места.
— Мы не можем просто бросить его здесь, — сказал я.
— Если мы его возьмем, то что случится, когда за ним вернутся его родители? Оставь его, Уилл.
— Мы можем отнести его священнику, — сказал я. — Он разберется, что нужно сделать.
Я видел, как темные глаза ребенка ищут меня в сгущающейся ночи.
«Линия раздела между тем, что мы есть, и тем, чего мы добиваемся, тонка, как лезвие бритвы. Мы будем помнить о своей человечности».
Моя душа корчилась от боли. Мне казалось, будто меня размалывают между двумя огромными жерновами.
Доброгеану был уже в конце коридора.
— Уилл! — тихо позвал он. — Оставь его!
Прикусив губу, я перешагнул через ребенка. Что я мог сделать? Его страдания никак не были связаны со мной. Будь я рядом или нет, он бы все равно оставался в этом холодном вонючем коридоре. Поэтому я перешагнул через него. Я повернулся к нему спиной и ушел.
Ребенок не заплакал обо мне; в его глазах я опознал то же тупое безразличие, которое видел в пустыне; так смотрел сержант Хок в ночь своего исчезновения — пустой взгляд голода, невыразимая боль желания.
Доброгеану начал стучать в дверь. Звук бился между близко стоящими стенами, как все звуки в почти полной темноте, казался очень громким. Мы подождали, но никто не отвечал. Тогда он повернул ручку, и дверь с недовольным скрипом открылась.
— Эй! — позвал старый монстролог. — Je někdo doma? — Он достал свой револьвер.
Квартира Новаковых была типичной жалкой ночлежкой: стены с осыпающейся штукатуркой, потолок с пятнами от протекшей воды, покоробленный пол, жалобно скрипящий от каждого шага. Однако комната была опрятной, мрачные стены кто-то пытался расцветить дешевыми наклейками с изображением ярких солнечных пейзажей. Это было печально — почти жестоко: поля нарциссов и лилий, насмехающихся над окружающим их убожеством.
Во всю длину одной из стен стояли стол и скамья. Место под столом было занято плетеными корзинами с резаным табачным листом. Здесь Анешка и ее родители, сгорбившись, сводимыми судорогой пальцами крутили сигары, которые, пройдя через механизмы великой американской коммерции, оказывались во ртах таких людей, как старший инспектор Томас Бернс.
В квартире была всего еще одна комната, отгороженная от первой замызганной занавеской, — спальное место размером с чулан, с кучей скомканных простыней и мятой одежды. Я разглядел куклу, сидящую в дальнем углу, ее яркие глаза поблескивали в скудном свете, сочащемся из окна позади нас.
— Куда они ушли? — прошептал я.
— Искать ее, — предположил Доброгеану, но это было сразу и утверждение, и вопрос.
— Остальную часть здания тоже?
Он покачал головой и повернулся ко мне. Он тронул меня за плечо и показал на стоящую на столе лампу. Я сразу понял. Когда я зажег лампу, он сказал:
— Нам придется обыскать здание. Стучать во все двери, сверху донизу… Либо они куда-то убежали в эту мерзкую погоду — мне на ум приходит только одна возможная причина, — либо в ужасе затаились где-то здесь. Выяснить это можно только одним способом, Уилл!
Мы вышли из квартиры. Я сразу же стал высматривать ребенка, но он пропал. Это не ускользнуло от внимания Доброгеану.
— Во всяком случае, кто-то здесь есть, — сказал он. Он повернулся к пожарному выходу и остолбенел. — Мерзкий трус! — тихо прорычал он.
Граво, как и ребенок в коридоре, исчез.
Доброгеану толкнул дверь и вышел на пожарную лестницу. Он наклонился за шаткие перила и посмотрел на лежащий внизу двор.
— Бесполезно, — пробормотал он. — Совершенно бесполезно! — Он расстроенно покачал головой. — Что делать, — пробормотал он. — Что делать?
С лестницы в конце коридора раздался грохот, словно что-то упало. Сразу за этим мы услышали тяжелые «топ-топ-топ» какого-то крупного объекта, спускающегося по деревянным ступеням. Доброгеану выхватил револьвер и со всех своих старых ног бросился к выходу на лестницу. Я шел в нескольких шагах позади, и сердце колотилось у меня в ушах, как эхо этого не увиденного падения. Наша лампа пыталась бороться с темнотой, но ее свет пробивался лишь фута на три. Доброгеану положил руку мне на плечо.
— Останься здесь, — прошептал он. Он взял у меня лампу и пошел вниз на площадку третьего этажа. Вытянув руку с оружием перед собой, он свернул за угол, его тень четко отпечаталась на половицах, как будто отгравированная, и он пропал из виду. Свет лампы тоже пропал.
— О, нет, — долетел до меня его бестелесный голос. — О, нет.
Я пошел за светом. Посередине следующего пролета, привалившись спиной к стене, сидел Доброгеану и держал в руках безжизненное тело Дэмиена Граво — его белая рубашка блестела свежей артериальной кровью, жизнерадостное лицо было обмотано теми же засаленными пеленками, в которые был завернут ребенок в коридоре. Его глаза были вырваны из глазниц и болтались по щекам на зрительных нервах.
— Я его нашел, — сказал Доброгеану. Это было до абсурдности очевидное наблюдение.
Он положил тело на лестницу и встал, все еще опираясь на стену. Я взял со ступени лампу.
