Далее я решил изменить некоторые, не очень употребительные сегодня, французские слова. К примеру: кустарник (вместо «бокаж»), собрание (вместо «ассамблея»), игрок (вместо «понтер»), чиновник (вместо «официал») и т. д.
Вот и все поправки. Я, впрочем, ни секунды не сомневаюсь: критика обрушится на меня за «бесстыдное насилие над текстом Шиллера».
* * *
Почему Шиллер не закончил своего «Духовидца»? Каждый историк литературы имеет особое мнение. По-моему, это праздный вопрос. Не закончил, и все. Когда берутся за продолжение — неважно, я или кто другой, — необходимо писать в шиллеровом смысле. Я совершил такую попытку. Каждого, кто любит Шиллера, поражает колоритная черта его творческого сознания, хорошо отраженная в «Духовидце». Это, если можно так выразиться, «криминалистическая» черта. Шиллер в предисловии к «Питавалю» — немецкому изданию знаменитого сборника примечательных преступлений — обсуждает тесную взаимосвязь драмы и преступления. Трудно найти другого писателя, который вывел на сцену стольких убежденных злодеев: Геслер, Франц Моор, Лестер, Вурм живут злом ради еще худшего зла. Идея «преступления» занимала Шиллера всегда — от «Разбойников» до «Дмитрия Самозванца».
«Духовидец» — тоже история преступления. Шиллер его не называет, а лишь весьма неопределенно внушает. Дабы закончить фрагмент, необходимо разгадать преступление и поставить в центре действия. От Шиллера не осталось ни словечка, ни намека по данному поводу, — потому-то историки литературы поостереглись ломать себе головы. Удивительно, вообще говоря, сколько бессмыслицы эти господа нагородили на фрагмент Шиллера. Боксбергер, который реализовал собрание сочинений в издательстве Грота, к примеру, пишет: «Отвратительный маркиз Чивителла, как и его дядя, кардинал, — креатуры иезуитов. Другая креатура иезуитов поставлена на пути принца — он попадает в сети прекрасной гречанки. Из ревности принц убивает ее любовника Чивителлу, пожертвованного иезуитами. Гречанка умирает от горя; на совести принца две человеческие жизни, ужасная тяжесть давит его душу, он созревает для перехода в католицизм и становится безвольным орудием иезуитов…» и т. д.
Таким вот манером читает университетский профессор Шиллера. Ничего похожего в «Духовидце» нет. Чивителла и его дядя никакие не «креатуры иезуитов»: согласно автору, они входят в «Буцентавр» — это общество явно характеризуется как ветвь ордена иллюминатов, безусловных противников иезуитов. Нигде у Шиллера принц не ревнует Чивителлу и даже не убивает — в конце фрагмента маркиз выздоравливает. «Гречанка» — у Шиллера немка — умирает не от горя, но от яда, и принц у ее смертного ложа отнюдь не «созревает для перехода в католицизм», напротив, борется изо всех сил. Откуда господин профессор все это взял, — непостижимо!
История литературы не дала мне ни малейшего указания. Оставалась одна возможность — самому подумать над творческим методом Шиллера. У каждого художника есть излюбленные приемы, характерные константы: повторяется лейтмотив, колорит, определенная сюжетная линия, ход мысли. Шиллер, к примеру, весьма часто употребляет «письмо» как техническое вспомогательное средство. В «Разбойниках» мы находим два очень важных для действия письма; в «Коварстве и любви» письмо побуждает Луизу к конфликту; в «Дон Карлосе» из-за письма Эболи попадает в ловушку; в «Марии Стюарт» письмо несчастной королевы Лестеру усиливает ненависть Елизаветы. В «Духовидце» письма — в частности, письма принцу из резиденции и от сестры — также играют серьезную роль. Далее: у Шиллера неоднократно встречается лейтмотив «похищенного или убитого ребенка». В «Детях одного дома» Нарбонн устраняет детей брата, препятствующих получить наследство. В «Уорбеке» герой — один из детей Эдварда — ускользает от рук убийц. Точно такой мотив мы находим в «Дмитрие Самозванце»: погиб маленький царевич или нет? И аналогичное — в «Мессинской невесте».
Вряд ли Шиллер намеревался использовать подобный мотив в «Духовидце», иначе литературоведы наверняка бы это пронюхали. В начале романа принц представлен третьим наследником: между ним и короной стоит кузен, прямой наследник, и старый, бездетный, болезненный дядя. Кузен, равно бездетный, умирает на первых страницах: принц получает все шансы добиться короны легитимным путем. Но вдруг мы встречаем странное замечание барона: «Да, мы заблуждались касательно семейных отношений при нашем дворе». И весьма любопытную фразу графа: «Принц был благородным человеком и, несомненно, стал бы украшением трона, которого он стремился достичь преступными средствами по злобному наущению». Если можно отыскать ключ к продолжению романа, — он здесь, в этих двух фразах.
Преступными средствами? Значит, принц становится преступником? Очевидно. Но преступником ради благородной цели, — надо учесть особенное пристрастие Шиллера, выраженное в «Разбойниках» и в «Преступнике из-за потерянной чести».
Какого рода преступление мог содеять принц? Интриги, которые по воле Шиллера сплетаются вокруг принца, имеют одну цель: пробудить в нем честолюбие; это удается. Путь к трону преграждает старый болезненный дядя, но его дни сочтены, здесь нелепо ожидать преступления. И все же: «Да, мы заблуждались касательно семейных отношений при нашем дворе», — пишет барон. Это может иметь лишь один смысл: между принцем и троном стоит кто-то еще. Учитывая излюбленные сюжетные линии Шиллера, резонно предположить: не кто другой, как маленький сын от тайного брака уже умершего наследника. Устранение данного препятствия было бы и в самом деле преступным актом. У Шиллера это присутствует во французском («Дети одного дома»), английском («Уорбек») и русском («Дмитрий Самозванец») вариантах — во второй части «Духовидца» он вполне мог предложить немецкую версию события.
Поэтому интриге следует развиваться только в Германии, в герцогской резиденции.
Побуждением завершить «Духовидца» я обязан только Шиллеру: крохотная искорка достаточно ясно осветила дорогу.
* * *
Еще одно слово: поразительно современен Шиллер! Если забыть о шпагах и напудренных париках, кажется, будто действие происходит в наши дни. Чудотворцы и благодетели человечества, фантастические общества и ордена, угрюмо и яростно враждующие между собой. Кто перед нами — гуру, или обманщик, или оба в одном лице, — называйся он Шрепфер, Старк, Калиостро, Месмер? Тогда — иллюминаты и розенкрейцеры, сейчас — оккультисты, спиритисты, теософы, антропософы; тогда и сейчас во всех городах и странах — духовидцы всех мастей. Но, разумеется, столь гениального молодца, как шиллеров «армянин», не на каждом перекрестке встретишь.
