Смеркалось. Маленький островок уже давно превратился в крохотное пятнышко; воздух казался почти неподвижным; всходила луна.
— Как красиво! — сказал мистер Стоун, присоединяясь ко мне там, где я стоял, угрюмо облокотившись на борт судна. — Как плавно мы скользим вперед! Гондола вряд ли могла двигаться так плавно, как эта милая маленькая яхта. Вы были в Венеции?
— О, да! — ответил я угрюмо. — Конечно.
— Я думаю, это самое очаровательное место в мире, — сказал священник.
— Кроме Неаполя.
— Не исключая и Эдемский сад. Дайте мне тысячу фунтов в год, старинный венецианский дворец, хорошую библиотеку и гондолу, и я не поменялся бы жребием с императором всея Руси.
На это замечание я ничего не ответил. Я был совершенно не в настроении и не хотел разговаривать, даже если бы мог.
— Какое восхитительное создание вон там! — сказал священник после короткой паузы.
— Вы имеете в виду миссис Макферсон?
— Гекату? Разве я могу иметь в виду кого-то, кроме мисс Кэрью?
— Хм!
— Она говорила со мной об этом острове. Она действительно собирается купить его, если его можно купить.
— Я знаю, что она собирается это сделать. Но что из того?
— Хорошая сделка. Она многое сделает для благополучия этих бедных семей. Именно их неухоженность, изолированность навели ее на мысль о покупке этого места.
— Вот как!
— Да, это, и ничего больше. Вы же не думали, что это была простая прихоть, не так ли?
— Она говорила об этом как о прихоти.
— Такова ее манера. Все ее добрые дела, по ее собственному утверждению, являются капризами; но ее добрых дел так много, что она, должно быть, самая капризная женщина на земле. Вы бы ей не поверили, если бы знали ее лучше.
— Вы говорите так, как будто сами очень хорошо ее знаете, — раздраженно сказал я.
Священник Бродмера посмотрел на меня с некоторым удивлением.
— Я имею честь быть довольно хорошо знакомым с мисс Кэрью, — сказал он с гораздо большей серьезностью. — Она время от времени дает мне средства для раздачи бедным, и моя младшая дочь — ее крестница.
— А что насчет острова?
— Она говорит о перестройке домов, улучшении маленькой гавани и строительстве крошечной часовни и школы. Эти бедные маленькие дети, вы знаете, растут в невежестве; а что касается религиозного обучения, то ни один из них никогда в жизни не ходил в церковь!
— Это правда, — ответил я. — И я сомневаюсь, что родители намного лучше. Одна из женщин сказала, что она не была на материке одиннадцать лет. Но предположим, что и часовня, и школа будут построены, где вы найдете священника, который согласился бы служить здесь?
— Мисс Кэрью, конечно, вряд ли может надеяться убедить какого-либо клерка из священного ордена поселиться здесь, — сказал священник с улыбкой. — Я бы и сам не стал этого делать; но я легко могу найти какого-нибудь честного, знающего, серьезного учителя, который будет наставлять детей, читать и молиться вместе с родителями и действовать как ее управляющий в общих вопросах.
— В таком случае, какая польза будет от часовни?
— Я ожидал, что вы зададите этот вопрос, — ответил он. — Мисс Кэрью придерживается мнения, что можно договориться с одним из соседних священнослужителей, чтобы он приезжал примерно раз в месяц или шесть недель, проводил для них церковную службу и читал проповедь. Я лично думаю, что в этом вопросе не возникнет никаких трудностей.
— Как она добра! — горячо воскликнул я.
— Она ангел, и я хотел бы, чтобы таких, как она, было больше. Хуже всего то, что такие женщины заставляют нас чувствовать себя ничтожными.
— Я не верю, что на земле есть мужчина, достойный ее! — сказал я.
— Я не зайду так далеко, чтобы согласиться с вами в этом утверждении, но я, конечно, никогда не имел удовольствия знать его, если таковой имеется.
И с этим утешительным замечанием священник удалился, оставив меня наедине с моими размышлениями.
К этому времени взошла луна, и море превратилось в волнистый серебристый лист. Другого паруса не было видно, и яхта скользила, как справедливо заметил мистер Стоун, подобно гондоле. Над головой сверкали бесчисленные звезды; не было слышно ни звука, кроме веселой болтовни компании на кормовой палубе и шелеста воды, когда она расступались перед носом яхты. Время от времени, всего на мгновение, несколько слабых искорок фосфоресцирующего света вспыхивали и исчезали на нашем пути; но они появлялись и исчезали так внезапно, как будто кто-то невидимый бросал в море горсть драгоценных камней. Внезапно все говорившие замолчали, и мисс Кэрью запела. Я слушал, как зачарованный, в то время как ее чистый, восхитительный голос поднимался, опускался и замирал в неподвижном воздухе. За исключением того, что это была простая, трогательная баллада северной страны, я ничего не помню из нее; но я помню, что ее голос, казалось, наполнял ночь своей сладостью, что я впитывал мелодию так же жадно, как тот, для кого «музыка — пища любви», и чей аппетит к этой сладкой пище не может ни ослабеть, ни исчезнуть.
За последней длинной, дрожащей нотой последовала глубокая тишина, а затем, после небольшой паузы, она запела снова.
Я стоял в стороне, в лунном свете, жадно прислушиваясь.
ГЛАВА VI
РЕШЕНИЕ
— Пара слов, Бьюкенен, — сказал я, — прежде чем вы уйдете.
Мы проходили через холл, и он держал шляпу в руке, но при этих словах обернулся и последовал за мной в библиотеку.
— Ну, Фил, — сказал он, — в чем дело?
— Боюсь, мне больше не придется отдыхать, — ответил я.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что должен вернуться домой к своей работе, как хороший мальчик.
— Чепуха! Мы поговорим об этом через месяц.
— Вовсе нет. Мы должны поговорить об этом сегодня утром.
— Почему сегодня утром? Когда вы хотите уехать?
— Я думаю, что должен уехать сегодня днем.
— Сегодня днем? — быстро повторил сэр Джеффри. — Что случилось?
— Ничего не случилось, — ответил я. — Но я здесь уже почти три недели и решил больше не сидеть, сложа руки. Самые приятные вещи рано или поздно должны закончиться.
— Тогда какого черта вы утруждаете себя тем, чтобы сделать это раньше, если это может быть позже? Тут что-то не так.
— На самом деле, ничего не случилось, но чем дольше я остаюсь, тем труднее мне будет уехать.
— Я никогда не слышал такой чепухи — никогда, клянусь Юпитером! С тем же основанием вы могли бы сказать, что человеку бесполезно быть счастливым, пока он жив, потому что, в конце концов, он должен умереть.
— Мой дорогой Джеффри, вы не знаете, что такое привычка к работе.
— Я знаю, что вы не покинете Сеаборо-корт сегодня днем. Черт возьми, у нас сегодня званый ужин!
— Званые ужины — это опасное тщеславие. Диета из пера и чернил подходит мне больше.
Сэр Джеффри покачал головой.
— Это бесполезно, — сказал он. — Я чувствую, что вы что-то скрываете от меня. Если Брюер обидел вас…
— Ни в малейшей степени, — нетерпеливо перебил я. — Мне не нравится капитан Брюер, и он мне никогда не нравился; но он не сделал ничего, что могло бы стать чем-то раздражающим.
— Я старался сделать это место приятным для вас, — сказал сэр Джеффри.
— Оно восхитительно. Я приехал, знаете ли, всего на неделю или десять дней, а пробыл уже почти три недели. Разве это похоже на то, что я нахожу Сеаборо-корт скучным?
— И все же вы хотите покинуть нас!
— И все же я чувствую, что должен оставить вас — должен. А когда дело доходит до должен, то, чем скорее что-то будет сделано, тем лучше.
— Возможно, и так; и все же… Вы уверяете меня, что вас призывают перо и чернильница. Дело только в них?
— Боже мой, Бьюкенен! — нетерпеливо воскликнул я. — Вы адвокат истца, а я — заключенный в суде? Говорю вам, что мне лучше уехать — разве этого недостаточно?
— Так будет лучше для вас! — повторил он.
— Да. Воздух Дарема мне не нравится. Вы это понимаете?
