Я сделала вид, что не слышу ее, не вижу, как она выскочила за мной на улицу, не замечаю, как она зовет меня. Я удалялась быстрыми шагами, можно сказать - бежала.
Я понимала, что поступаю не лучшим образом. Анжела - единственный знакомый мне человек, с которым я могла бы поговорить о своих затруднениях, но я не смогла этого сделать, не смогла даже начать. Единственное, на что я была способна, это разреветься, но тогда уж Анжела совсем опешила бы, ведь я никогда не плачу.
Во всяком случае, на глазах у других.
- Нет, правда, что ты здесь делаешь? - спрашиваю я.
Мы с Ширли сидим на скамейке на станции метро «Уильямсон и Стэнтон», а маленький Рэкси спит на носках моих прохудившихся ботинок. Мы сидим в дальнем конце платформы. Сейчас около десяти вечера, и вокруг нас нет никого. Я вижу только парочку яппи, наверно, они возвращаются с рано закончившегося шоу. Да черного парня в костюме-тройке, он перебирает в портфеле какие-то бумаги. Да двух подростков. Сгорбившись, они стоят у стены и наблюдают за своей подружкой, которая выделывает всякие трюки на скейтборде, отчего частенько оказывается в опасной близости к самому краю платформы. Я смотрю на нее с замиранием сердца. А ее приятелям явно наплевать.
Интересно, что они видят, глядя на нас? Старуху-старьевщицу и меня с собакой, дремлющей у моих ног, или только меня и Рэкси?
Ширли сидит, устремив взгляд на решетку по другую сторону рельсов. Видит ли она что-нибудь? Ей всегда нужны были очки, но она так и не купила их, хотя и могла себе это позволить.
- Когда я впервые попала в этот город, - говорит она, - я только и думала, что в один прекрасный день вернусь домой и все увидят, какая я стала важная особа. Хотела доказать, что хотя все, от моих родителей до учителей, смотрят на меня как на никчемную, это еще не значит, что я и впрямь никуда не гожусь. Но я так туда и не вернулась.
Из множества книг и рассказов я знала, что привидения всегда стараются восстановить справедливость, отомстить, исправить ошибки и тому подобное, а иногда просто попрощаться с кем-то. Они здесь потому и появляются, что не закончили какие-то свои дела.
Но что у Ширли есть такие дела, я узнала впервые.
Я хочу сказать, что совсем не была глупой, даже в двенадцать лет, когда она протянула мне руку помощи. Уясе тогда я понимала, что нормальные люди не живут на улице и не носят на себе весь свой гардероб. Но я никогда не задумывалась о том, почему Ширли очутилась на улице. Она всегда казалась ее частью - столько в ней было особой житейской мудрости, сметки и сноровки; мне никогда и в голову не приходило, что она тоже от чего-то убежала. Что когда-то у нее были мечты и устремления, а в результате она стала бездомной бродягой, для которой был возможен один конец - свалиться с лестницы в брошенном доме и сломать себе шею.
«Вот и тебя ждет такая же участь, - говорю я себе, - если ты не пойдешь по тому пути, по которому тебя старается направить Анжела».
Может быть. Но я уважала Ширли, несмотря на все ее причуды, пусть даже она не была из породы везунчиков. Я всегда думала, что пусть ей многого не хватает, но она живет в полном согласии сама с собой.
Я вытянулась на скамейке, скрестила ноги, оперлась затылком на спинку скамьи. Моя мужская шляпа при этом съехала на лоб, поля низко нависли над глазами.
- Поэтому ты и вернулась? - спрашиваю я. - Тебе еще надо кое-что здесь доделать?
Ширли пожала плечами, и, несмотря на всю навьюченную на нее одежду, я узнала этот ее типичный выразительный жест.
- По правде говоря, я и не заметила, что куда-то уходила или откуда-то возвращаюсь, - признается она.
- Но ты же умерла, - напоминаю я.
- Говорят, да.
Я пытаюсь зайти с другой стороны.
- И на что же там похоже? Ширли улыбается.
- Даже и не знаю. Когда я здесь, я не чувствую никакой разницы между тем, что было до того, как я умерла. А когда я не здесь, так я не знаю, где я… Наверно, это что-то вроде чистилища, все какое-то неопределенное, ничего там не движется, ничто не меняется, месяца кажутся минутами.
Я молчу.
- По-моему, это смахивает на тот автобус, на который я никак не могла попасть, чтобы уехать домой, - добавляет она через некоторое время. - Каждый раз я на него опаздывала и не знала, что же дальше делать, где сесть на следующий и будет ли этот следующий вообще. Во всяком случае, придет ли автобус, нужный мне. Для таких, как я, кто постоянно опаздывает, расписание не вывешивают. Вот тебе история моей жизни.
Мне стало так жаль ее, что я согласна была выслушивать ее маленькие непонятные загадки, которые сыпались на меня в первые наши встречи.
- Я могу что-нибудь для тебя сделать? - спросила я, но не успела договорить, как на станцию с ревом ворвался поезд, заглушая мои слова.
Я собиралась повторить свой вопрос, но, когда повернулась к Ширли, ее уже не было. С Рэкси под мышкой я едва успела вскочить в вагон, как двери захлопнулись у меня за спиной, и поезд с грохотом помчался в темноту. «История ее жизни, - подумала я. - Интересно, какова будет история моей?»
Я должна рассказать вам про Томми.
Он большой парень, ростом шесть футов, а его вес приближается к ста восьмидесяти фунтам. При этом он сильный. У него каштановые волосы немного более темные, чем мои, отчего они кажутся грязноватыми, вот я и стараюсь регулярно мыть Томми голову, и невинные глаза… Если он знает какой-нибудь секрет, сохранить его в тайне он не в состоянии.
Потому что он простодушный. Десятилетний мальчик в теле взрослого человека. Я не знаю его настоящего возраста, но, когда я в последний раз водила его в больницу на обследование, врач сказал, что Томми лет тридцать с небольшим, выходит, он в полтора раза старше меня.
Говоря «простодушный», я не имею в виду «глупый», хотя признаю, что Томми совсем не такой смышленый, как должно быть по общепринятым меркам. Но мне нравится считать его более естественным, чем мы все. Он не скрывает своих чувств, любит улыбаться, любит смеяться. Он самый счастливый человек из всех, кого я знаю. Потому-то я так его люблю. Может быть, он и слабоват умом, но иногда мне кажется, что мир был бы куда лучше, сохрани все люди хотя бы каплю той умилительной наивности, которая делает Томми таким славным.
Томми достался мне так же, как и остальные члены моей семьи. Я нашла его брошенным на улице. Сначала я мучилась, стоит ли мне брать его к себе, но, порасспрашивав про разные учреждения, поняла, что, живя со мной и с собаками, он будет иметь то, чего не получит нигде, - семью. Такому, как Томми, всего-то и нужно, чтобы кто-то не скупился на любовь к нему. Такого не получишь в клинике Зеба, где он жил, пока его не вышвырнули, чтобы его койку мог занять кто-то с более неотложными проблемами, то бишь с большими деньгами.
