второго ряда — Смирновой и Чебаковой, губы которых растянулись в премерзких ухмылках.
Колька Апраксин со своего места пытался мне подсказать, жестикулирую руками и губами, но всё напрасно. С каким-то тупым отчаянием я не могла ничего разобрать, как бы он не старался. Нахмурившись, я уже махнула головой, чтобы он прекратил, но Колька всё не унимался, мастеря из пальцев какие-то знаки, и чтобы не замечать его, я сместила взгляд чуть левее, туда, где сидела Лена. В её каре-зелёных глазах, издали мне показалось, что они сделались чуточку темнее, будто кто-то разбавил их цвет густой багряной краской, застыл ртутный блеск, заставивший меня внимательней приглядеться к ней. Было в её образе что-то необычайное. Нет, скорее неправильное. Или непривычное, что ли. Впервые с момента нашего знакомства на её шее был повязан выглаженный пионерский галстук, а свои коротко стриженые волосы Лена не растрепала, как делала это обычно, а зачесала назад, придав им аккуратный вид.
— Садись, Колесникова! — усталый голос Ольги Викторовны вывел меня из состояния задумчивости. — И дневник мне неси! Да, с такими оценками тебе комсомола не видать, голубушка!
Рука физички не дрогнула, когда она ставила в журнал напротив моей фамилии жирную двойку.
Покраснев, как помидор, я вернулась на своё место.
— Да ладно, Сонь, ну подумаешь — пара! Исправишь, легкотня же! — горячо зашептал мне в затылок Колька, а спустя секунду я ощутила болезненный тычок ручкой в спину.
А вот Юрке сегодня определённо было не до меня, и моих злосчастных оценок. Не успев занять своё место, он побледнел, как мел, что лежал у доски, да так и просидел на всех уроках, вцепившись ладонью в грудь. До меня доносилось его шумное дыхание и звуки учащённого сердцебиения, а сам он то и дело ёрзал на стуле, как будто у него шило в одном месте. Странный он всё-таки. Как только прозвенел звонок с урока, Юрка выскочил из-за парты и бросился на выход, словно куда-то опаздывал.
Погода оказалась под стать моему настроению — такая же хмурая и унылая. От вчерашнего солнца не осталось и следа, пронзительно голубое небо побледнело, будто его успели перекрасить за одну ночь, и теперь приобрело неприятный грязно-серый оттенок. Задул порывистый, по-осеннему прохладный ветер, разбрасывая сухие листья по всей земле, так что старания Константина Викторовича пропали даром. Его самого я не заметила в школьном дворе, Тишку тоже.
Но это, конечно, ни шло не в какое сравнение с бурей, разразившейся дома. Мама кричала так, что наверняка все соседи слышали. Сашка, сжимая в руках учебник математики, стоял в коридоре, и с ошарашенным видом наблюдал за гневной тирадой Натальи Степановны, которая не прекращалась битый час. И это ещё папа не знает про двойку, а как узнает, мне и от него здорово влетит!
Стало так тоскливо, что я решила написать Таньке. Рука как-то сама собой потянулась к тетрадке, с намерением вырвать оттуда листок, но прошедшая мимо комнаты мама одним своим взглядом напомнила мне о пресловутой физике. Тяжело вздохнув, я отодвинула тетрадь в сторону.
Сажусь за ненавистную физику — двойка сама себя не исправит.
Запись сделана 11 сентября 1986 года.
Четверг, 21:50
Уже поздно, но только сейчас появилась возможность взяться за дневник. Почти до половины десятого под присмотром папы зубрила физику. Но сегодня в школе произошёл один странный, даже немного пугающий случай, и пока он не стёрся из памяти, запишу.
Дело было так.
На последнем уроке, а им оказалась литература, Антонина Петровна, смахнув невидимые пылинки со своей вельветовой юбки, чуть ниже колен, произнесла:
— Ребята! Со следующего урока начинаем изучать "Преступление и наказание" Достоевского, и тем, кто не удосужился прочитать книгу летом, нужно будет сделать это за выходные. В понедельник чтобы я ни от кого не слышала: "А я не знал!"
По классу пронёсся тихий неодобрительный ропот, громче всех возмущался, конечно же, Колька Апраксин с последней парты, но Антонина Петровна быстро пресекла "бунт недовольных" одним лишь взглядом.
У меня с этим проблем не наблюдалось — с самого детства я любила читать и не считала чтением чем-то зазорным, и, ещё будучи в Волгограде, успела насладиться трудами Фёдора Михайловича, а вот освежить знания, как говорит папа, никогда не помешает.
Разумеется, после уроков я, преисполненная надежды одной из первых прихватить книжку, направилась прямиком в школьную библиотеку, разместившуюся на первом этаже, в небольшом закутке у одной из лестниц. К входу в библиотеку вёл коридор, узкий и плохо освещённый. Миновав его, я оказалась в библиотеке — просторной комнате, скрывающейся за тяжёлой бледно-коричневой дверью. Внутри оказалось почти так же темно, как и в том коридоре, из которого я попала сюда. Лампа в самом центре потолка светила слабо, отбрасывая от себя рассеянный желтоватый свет. Высокие, почти под самый потолок стеллажи, снизу доверху заставленные стройными рядами книг, закрывали собой единственное имеющееся здесь окно, и свет солнца едва-едва пробивался меж щелей.
Здесь было пусто и тихо, видимо, в этой школе библиотека не пользовалась особой популярностью среди учеников. А жаль. Я прошла к стойке библиотекаря, обнаружив, что та пустовала, и в ожидании Ларисы Семёновны, дородной женщины чуть за сорок, направилась вдоль длинных рядов, попутно рассматривая книги, что теснились на полках. В глаза бросилась карточка, на которой виднелась старательно выведенная по трафарету жирным красным фломастером буква "Т", а на корешках книг можно было прочесть: Толстой, Тургенев, Тютчев…
Внезапно в просветах между книгами мелькнули чьи-то белые банты, но спустя миг исчезли. Я даже дёрнулась от неожиданности, потому что была абсолютно уверенна, что здесь кроме меня никого нет — такая тишина царила в библиотеке, и кто бы там не находился за стеллажами, он не издавал ни единого звука.
Я обогнула стеллаж, и уже собиралась заглянуть между рядами, как навстречу мне вышла… белокурая Лидочка. Та самая Лидочка, юная натуралистка и отличница, за одной партой с которой сидит мой Сашка. В руках она держала тоненькую книженцию, крепко прижимая ту к себе. Лидочка бесшумно вышла в проход. Остановилась между стеллажами. Постояла там пару секунд, а затем повернула голову в мою сторону. Сделала она это резко и неожиданно, и было что-то птичье в этом её движении.
Какое-то неосознанное чувство заставило меня отступить на шаг назад, и я сразу же наткнулась спиной на стеллаж, который даже не шелохнулся под тяжестью моего веса. Лидочка смотрела на меня своими внимательными блестящими глазами, в глубине которых мне виделось какое-то багровое марево. Затем она улыбнулась, показав ряд белых
