У Хайнца возможно, было время выплюнуть стило, но электрический разряд заставил губы сжать стальной наконечник. На этот раз треснуло сильнее, словно сломалась не ветка, а сук. Губы Хайнца сжались еще плотнее. Торчащая из носа зеленая сопля лопнула. Как и один глаз. Тело Хайнца завибрировало под одеждой. Руки согнулись в кистях, пальцы растопырились. Щеки из бледных стали пепельно-серыми, потом темно-лиловыми. Из ноздрей пошел дым. Второй глаз выплеснулся на щеку. Поверх расплескавшихся глаз на Флетчера удивленно смотрели две пустые глазницы. Одну из щек Хайнца разорвало. Дым и сильный запах горелого мяса вырвался из рваной раны, внутри Флетчер увидел оранжево-синие языки пламени. Во рту Хайнца полыхал огонь. Язык горел, как тряпка.
Пальцы Флетчера еще сжимали верньер реостата. Он крутанул его назад, влево до упора, выключил рубильник. Стрелки, дошедшие до отметки +50, упали к нулям. Как только электричество отключили, Хайнц рухнул на серый линолеум, пустая ртом дым. Стило вывалился изо рта и Флетчер видел, что к нему прилипли куски губ Хайнца. К горлу Флетчера подкатила тошнота, но он плотно сжал губы. Не было у него времени блевать на то, что его стараниями осталось от Хайнца. Однако, он еще на секунду задержал взгляд на дымящемся рте и выплеснувшихся на щеки глазах.
— Как вы можете описать ваши ощущения? — спросил он у трупа. — Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать ваши ощущения?
Флетчер повернулся и поспешил к двери, по широкой дуге обходя еще живого Рамона, который громко стонал. Он напоминал человека, которому снится кошмарный сон.
Он вспомнил, что дверь заперта на второй замок. Ее запер Рамон, а ключ висел на кольце, закрепленном на поясном ремне. Флетчер вернулся к охраннику, присел рядом с ним, сдернул с ремня кольцо. В этот самый момент Рамон протянул руку и опять схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер держал в левой руке револьвер. С силой опустил рукоятку на затылок Рамона. На мгновение пальцы охранника сжали лодыжку сильнее, потом отпустили.
Флетчер начал подниматься, потом подумал: "Патроны. У него должны быть запасные патроны. Револьвер разряжен". Но тут же в голову пришла следующая мысль: не нужны ему эти вонючие патроны, револьвер Рамона сделал для него все, что мог. На первый же выстрел вне стен этой комнаты со всех сторон сбегутся солдаты.
Тем не менее, Флетчер ощупал кожаные подсумки, висевшие на ремне Рамона, нашел патроны, зарядил револьвер. Он не знал, сможет ли заставить себя стрелять по солдатам, таким же обыкновенным людям, как Томас, отцам семейств, которых следовало кормить, но не сомневался, что при стрельбе в офицеров рука его не дрогнет, а последнюю пулю решил приберечь для себя. Он не очень-то верил, что сможет выбраться из здания министерства информации (случайно подряд два турнира по боулингу не выигрывают), но дал себе слово, что живым его в эту комнату больше не приведут и не усадят рядом с машиной Хайнца.
Ногой он оттолкнул от двери Невесту Франкенштейна. Ее глаза тупо смотрели в потолок. Флетчер все отчетливее осознавал, что выжил, а остальные — нет. Из тела уже остывали. На коже начали умирать миллиарды бактерий. Об этом не следовало думать в подвале министерства информации, такие мысли могли только помешать человеку, который стал, может, на короткое время, вероятнее — навсегда, desaparecido. Однако, он не мог отделаться от них.
Третий ключ открыл дверь. Флетчер высунулся в коридор. Стены из шлакобетонных блоков, нижняя половина зеленая, верхняя — грязно-кремовая, прямо-таки как в старой школе. Выцветший красный линолеум на полу. В коридоре никого. В тридцати футах по левую руку у стены спала маленькая коричневая собачонка. Ее хвост чуть подергивался. Флетчер не знал, что ей снилось, толи она кого-то преследовала, то ли кто-то преследовал ее, но полагал, что не смог бы спать со всеми этими выстрелами и криками Хайнца, которые должны были гулким эхом отдаваться от стен коридора. "Если я вернусь домой, — думал он, — обязательно напишу статью о том, что звукоизоляция — величайший триумф диктатуры. Расскажу об этом всему миру. Разумеется, скорее всего, не вернусь, лестница станет моим последним шагом на пути к Сорок третьей улице, но…"
Но в нем по-прежнему жил мистер Может-Я-Сумею.
Флетчер вышел в коридор, плотно закрыл за собой дверь в комнату смерти. Маленькая коричневая собачка приподняла голову, посмотрела на Флетчера, один раз даже не гавкнула, скорее, выдохнула: «Уф», — положила голову на лапы и вроде бы вновь заснула.
Флетчер опустился на колени, положил руки, правая держала револьвер Рамона, наклонился и поцеловал линолеум. При этом подумал о своей сестре, вспомнил, как она выглядела, уезжая в колледж за восемь лет до смерти у реки. Тогда она была в юбке из шотландки, и красные клетки на юбке оттенком не сильно отличались от цвета линолеума. Отличались, конечно, но не сильно.
Флетчер встал. Направился по коридору к лестнице, холлу первого этажа, к улице, автостраде 4, патрулям, блокпостам на дорогах, границе, контрольно-пропускным пунктам, морю. Китайцы говорили, что тысячемильное путешествие начинается с одного шага.
"Посмотрим, как далеко мне удастся дойти, — подумал Флетчер, ступив на первую ступеньку. — Возможно, я еще себя удивлю". Но он уже удивил, тем, что еще жил. С легкой улыбкой, выставив перед собой револьвер Рамона, Флетчер двинулся по лестнице.
Месяцем позже мужчина подошел к газетному киоску Карло Аркуцци на Сорок третьей улице. У Карло екнуло сердце, он практически не сомневался, что мужчина собирается наставить на него пистолет и забрать выручку. Часы показывали восемь вечера, еще не стемнело, людей на улице хватало, но разве такие мелочи могли остановить человека, если он — pazzo? А этот мужчина более всего напоминал pazzo, такой тощим, что белая рубашка и серые брюки болтались на нем, как на вешалке, с глазами, горящими безумным огнем в глубине больших, круглых глазниц. Выглядел он так, словно его только что освободили из концентрационного лагеря или (по ужасной ошибке), выпустили из психиатрической лечебницы. И когда рука мужчины нырнула в карман, Карло Аркуцци уже точно знал, что через мгновение увидит направленный на него пистолет.
Но вместо пистолета на свет божий появился затертый "Лорд Бакстон", а из бумажника — купюра в десять долларов. Затем, совершенно благоразумным тоном мужчина в белой рубашке и серых брюках попросил пачку «Мальборо». Карло положил пачку на прилавок, на пачку — спички, подтолкнул их к покупателю. Пока мужчина открывал пачку, Карло отсчитывал сдачу.
— Нет, — качнул головой мужчина, увидев сдачу. Сунул сигарету в рот.
