— И разрез очень аккуратный, — добавила Ренд. — Об аффекте речи нет.
— Да. Это говорит о многом.
Материалы дела свидетельствовали о том, что кровотечение из раны в области шеи у всех жертв было прижизненным: исследование трупов выявило бледность и резкое малокровие внутренних органов. При посмертном кровотечении внутренние органы сохранили бы нормальную окраску. Кроме того, в мягких тканях шеи в области повреждения сонной артерии описаны кровоизлияния и гематомы, которые не могли бы образоваться, будь жертвы мертвы.
Во всех восьми случаях патологоанатомы пришли к заключению, что смерть наступила от быстрой потери крови. Обескровливание производилось при жизни жертв, а после умерщвления убийца вырезал у них сердце.
«Своего рода coupdegrace», [7] — подумал Брейтуэйт.
Однако сильнее всего доктора интриговал сам способ убийства. Вскройте вену, как это делают на станциях переливания, и кровь потечет медленно, вяло — ведь вы имеете дело с сосудом, по которому она возвращается от органов к сердцу и, следовательно, находится под низким давлением. Но вскройте крупную артерию, и кровь ударит струей: вы затронули сосуд, по которому сердце гонит ее к органам.
Быстрая потеря крови вызывает у жертвы гиповолемический шок. Организм, стремясь сохранить нормальный уровень кровяного давления, включает механизмы гомеостаза. Это приводит к сужению кровеносных сосудов.
В теле двенадцатилетней девочки около пяти-шести пинт крови, что составляет приблизительно семь процентов его объема. Быстрая потеря половины этого количества крови означает для ребенка неминуемую смерть. Сердце останавливается, кровяное давление падает до нуля, и в результате небольшая часть исходного объема крови задерживается в трупе. Однако во всех рассматриваемых случаях трупы подверглись практически полному обескровливанию, а значит, после смерти девочек остаток крови из их тел был удален.
Брейтуэйт нахмурился.
— Заметьте, — сказала Ренд, — кровь у девочек неодинаковая.
— Да, — отозвался доктор. — У пяти — первой группы, у двух — второй и у одной — третьей. Это не вполне соответствует традиционному распределению групп крови у населения, но отклонение незначительное.
— И что же?
— А вот что…
Психиатр задумался, постукивая пальцами по столу.
— Во-первых, убийца хочет собрать всю кровь своих жертв. Во-вторых, он стремится обставить это возможно драматичнее, сознательно выбирая сонную артерию, а не крупную вену. На мой взгляд, это говорит о том, что убийца испытывает патологическое влечение к человеческой крови. Об этом же говорят вырезанные сердца.
— Это соответствует симптомам какого-нибудь психического заболевания? — спросила Хилари Ренд.
— Да. Гематомании. Но позвольте мне дочитать.
За окном со свинцового неба сыпал густой снег. Водители неважно приспосабливались к этому новому обстоятельству: едва земля побелела, прямо перед вращающимся знаком Ярда столкнулись три легковые машины.
Через несколько минут Брейтуэйт вернул Ренд отчет.
— Не густо, — покачал он головой.
— Да, — согласилась детектив. — Мы провели самое масштабное со времен Йоркширского потрошителя и Черной пантеры расследование, но подозреваемого до сих пор нет. Все жертвы, насколько нам известно, были выбраны совершенно случайно. Общее у них лишь одно: все они из вполне обеспеченных семей, принадлежащих к верхушке среднего класса. Но это не дает нам никакой зацепки.
— Странно, что от ЕНПКС так мало толку, — заметил Брейтуэйт.
В распоряжении Ярда имелась система анализа почерка преступников, разработанная Министерством внутренних дел в 1983 году и предназначенная для сличения характера преступлений, занесенных в банки памяти ЕНПКС разными службами охраны порядка.
— Мы ввели в ЕНПКС все подробности жизни девочек, какие удалось узнать: их прошлое, окружение, повседневный уклад, — рассказывала Ренд. — Но кроме того, что все восемь убийств совершены одним способом, выяснили очень немного. Все девочки пропали средь бела дня, это первое. Точно испарились. В разных частях Лондона, но все днем: кто с улицы, кто из парка, кто по дороге в школу или из школы.
— Значит, убийца безработный или работает по ночам, — резюмировал Брейтуэйт.
— Или он — она — сам себе хозяин или хозяйка и ведет свободный образ жизни. Но даже если мы ошибаемся и убийца с девяти до пяти все-таки на работе, откуда мы знаем, не сказался ли он разок-другой больным? А может, он или она работает на дороге?
— Интересно, как убийце удалось похитить восемь девочек и не засветиться.
— Этого мы до сих пор не знаем.
— Ага… — задумчиво протянул Брейтуэйт.
— Мы знаем, что все девочки в момент исчезновения находились вне дома одни. К нам поступило несколько тысяч описаний машин, якобы замеченных поблизости от тех мест, где девочек в последний раз видели живыми. Но это ничего не дало. Однако интересно вот что: все восемь преступлений были совершены в дождь. Мы полагали, что ненастье давало убийце возможность скрывать свой истинный облик, не вызывая ничьих подозрений…
— Но теперь вы думаете, — перебил Брейтуэйт, — что это делалось для того, чтобы собаки не могли по следу убийцы или его жертвы выйти к канализации?
— Уинстон, — Ренд разгладила карту, приколотую к доске, — я слышала, что, если человек хорошо знает этот подземный лабиринт, он может пройти Лондон из конца в конец, ни разу не поднявшись на поверхность.
— И теперь вы охотитесь за убийцей из канализации? — спросил доктор.
— Да, — ответила Ренд.
— Ладно, вернемся к этому. Но сначала расскажите, что еще вам удалось обнаружить.
— Не так уж много, — созналась Хилари. — Во внешности жертв нет ничего, что позволило бы вывести закономерность вроде «голубоглазые блондинки». Две девочки занимались балетом, но в разных студиях. Две за месяц до смерти делали покупки в «Хэмли», но каждый год через этот магазин игрушек проходит половина Лондона. И все.
Брейтуэйт прищурился.
— Невероятно, правда? — спросила Хилари Ренд. — Может быть, Честертон все-таки прав?
— Вы сказали, все девочки были из обеспеченных семей. Выкуп не требовали?
— Ни разу.
— Никаких деловых связей? Никаких причин для мести?
— Нет. Насколько нам удалось выяснить, никакого общего мотива, связанного с семьями, нет.
Доктор пожал плечами. Его вопросы иссякли.
