— Хорошо, я помогу. Но для этого ты должен кое-что сделать.
— Что угодно, говори, я на все согласен, лишь бы не слышать его.
— Ты должен написать признание, все то, что ты мне рассказал. — сказал священник.
— Но, как? У меня нет бумаг, — он поднял руки и увидел два темных пятна.
— Ты найдешь способ, — надменно прозвучал голос из темноты.
Холодная испарина появилась на затылке у заключенного и волной прокатилась по спине. Он мрачно глядел на испачканные кровью руки и зловеще посматривал на стену сквозь них. Дрожащими и окровавленными руками он начал выводить на темной каменной стене вслепую по памяти, все имена и фамилии убитых им людей: жен и их детей.
Какой-то зловещий запах трупного тления заполнил холодную камеру. Его окровавленные пальцы касались головы в области свежей раны, а потом, словно перо, выводили буквы, дрожащей рукой по плесени застывшей на холодной каменной и покрытой занавесом мрака стене. Он не видел написанных букв, имен и фамилий, но перед ним отчетливо всплывали лица, чьи имена он выводил на черной каменной бумаге.
Наконец он закончил писать свое признание и тяжело опустился на пол, облокотившись без сил на мрачную стену. Так мрачно и уныло сидел он несколько минут уставившись большими выпуклыми глазами в мрак, а затем, прижав ладони к лицу, дико заорал, словно его голова распадается на две части, и так же неожиданно замолчал.
— Поздно, — вдруг, протяжно и уверенно, произнес он. — Тебе не помешать мне. Ты слаб передо мной. Мне десятки сотен лет, а ты мошка, не стоящая жизни. — неожиданно произнес заключенный не своим голосом. Этот голос не отражался эхом. Заключенный разразился диким нечеловеческим смехом обезумевшего.
— Он мой, и они все тоже! — завопил заключенный чужим голосом.
Он неожиданно поднялся на нетвердые ноги и, развернувшись к стене, начал судорожно тереть по ней, стараясь удалить кровавую запись, сопровождая свои действия словами в безумном голосе:
— «Если он виновен в чем-нибудь, и исповедается, в чем он согрешил, то пусть принесет Господу за грех свой, которым он согрешил, жертву повинности…».
Неожиданно в коридоре зашипела лампочка и, выбросив наружу несколько искр, погасла. В камере стало мрачнее ночи, и лишь тяжелый запах плесени и сырости оставался неизменным и напоминал о подземелье. У противоположной стены появился новый звук, он походил на какой-то странный шелест, словно отделялась одна живая ткань от другой. Заключенный прервал свои действия и обернулся. Его лицо было наполнено неистовым ужасом. От противоположной стены, где находился священник, послышалось какое-то неловкое движение. Шелест переходил в звук напоминающий ломку и хруст костей. Черная мгла от противоположной стены медленно перемещалась в направлении заключенного. Его разбитые и окровавленные руки начали судорожно непроизвольно вздрагивать. Это был обычный человеческий страх перед неизвестностью доведенный до критического ранга — безумия, перед более сильным и могущественным существом. Страх постепенно наполнял тело, как вода сосуд, и подбирался в самые потаенные уголки его обезумевшего мозга. Даже голос, к которому он привык беспрекословно подчиняться и которого боялся, отошел на второй план, заторможенный страхом. Этот страх затмил все его предыдущие страхи.
Существо перемещалось, ломались кости, хрустели, разрываясь и вновь соединяясь, суставы, аморфно перемещались в хаотичном порядке и противоестественно для человека, его конечности, но оно неминуемо приближалось.
Даже все затаенные мысли покинули заключенного перед лицом этого страха. Несмотря на черную мглу, которая окружала его, он все же сумел отличить несколько конечностей этого существа. Оно не шло, как это делает человек, а волокло тяжелые ноги; оно не перемещалось, а ломая свои конечности, переползало и вновь ломало, приближаясь все ближе и ближе, подбираясь к его телу, и забираясь внутрь его мозга.
Оно подобралось уже совсем близко, так, что заключенный мог почувствовать, как исходит от существа холод и пробирается внутрь его тела, словно он опускается в глубокий, холодный и мрачный колодец. И, вдруг, перед ним стало еле заметно вырисовываться, прикрытое вуалью тумана, лицо. Оно освещалось изнутри каким-то фосфоресцирующим бледно-синим светом. Он уже отчетливо увидел и опознал лицо священника. Но на этот раз оно было не розовое, полное жизни, каким мы привыкли видеть здоровых и бодрых людей. Это было лицо холодного, разлагающегося трупа. Глаза священника неожиданно открылись, и на заключенного уставились два черных, пронзительных, непроницаемо черных пятна. Это был взгляд смерти. Чья-то холодная и мокрая рука, передавив вены у запястья, сжалась на заключенном, своей мертвой хваткой. Если бы он мог кричать, парализованным от страха голосом, то его легкие и бронхи просто разорвались бы от последнего дикого нечеловеческого крика его души.
Наутро двое тюремщиков спустились бодрой походкой вниз по ступенькам винтовой лестницы к камере заключенного, принеся ему утренний завтрак. Обе лампочки: в коридоре и в камере исправно работали, разрисовывая узорами причудливые тени на стенах помещений. Туман и мрак рассеялся, исчез зловонный запах плесени и гнили, и камера заполнилась легкой прохладой, которая склонна бывать в подземелье в эту пору.
Бодро войдя в камеру и не услышав ответа на свои слова, они обнаружили к жуткому своему удивлению застывшую статую заключенного, сидящего у стены облокотившись спиной. Джек нетвердым шагом подошел к заключенному и поднял его свешанную на грудь голову и обомлел. На него смотрели обезумевшие от страха и ужаса широко раскрытые глаза холодного трупа. На стене, к которой труп облокачивался, были выведены багровой кровью имена и фамилии каких-то людей. Кроме трупа никого в камере не было.
Один из тюремщиков, которого звали Гари, подошел к стене и присмотрелся к надписи.
— Это же кровь! Настоящая багровая кровь.
— Ничего не трогай, — произнес Джек хриплым голосом, — Ты лучше поспеши за следователем. Он должен это видеть первым. Должно быть, этот бедняга сума сошел, а быть может, он в чем-то признался перед смертью. Интересно… — он поднял руку трупа и заметил в области запястья черно-синюю гематому в виде отпечатка человеческих пальцев, — какой странный синяк у него на руке, будто он боролся сам с собой. Успокой его душу всевышний.
— Странно…, от чего он умер? Что означает это безумное выражение его лица и глаз? Аж мороз по коже прокатился. — Гари заерзал туловищем, пытаясь сбросить с себя неприятные ощущения. — Он словно увидел дьявола перед смертью. Э-хе-хе, — тяжело вздохнул Гари, — должно быть у него при жизни много грехов было.
