Он был ещё жив. Сердце, спотыкаясь и содрогаясь, сотрясало рваные струны выпитых вен. Души не было; не осталось больше ничего; ничего, во что можно было бы верить…Только холод и тьма — два глаза на белом пустынном лице невесты, богини, спящей принцессы, без сожалений отнявшей его молодую кипящую кровь, его волю, его бесполезную жизнь…
Последние вспышки угасающего пламени зашипели и растворились в ледяной воде. В эти доли секунды, длившейся вечно, он вдруг увидел весь мир — гобелен, заткавший и небо, и землю. А она небрежно спарывала острыми зубами почти неразличимую маленькую жалкую фигурку … Его…
Вся жизнь, рассыпаясь, точно упавшая колода карт, промелькнула перед его глазами. Каскад образов — болезненно чётких и мучительно расплывчатых, ослепительных и акварельно прозрачных. Но не было в этой колоде ничего, подобного этому мигу. Мигу, когда он, ничтожный и полузабытый, растворялся в каменной плоти принцессы, возившей в его цепеневшую шею два острия, и пившей вино его жизни…
Всё поплыло. Она окружила его золотисто-алым маревом глаз, дурманом густо увлажнённых губ, кровавыми снами, цепями волос и призывно изогнутых рук. И он без оглядки шагнул в никуда, в её бездну, в её пустоту, в её холод, в её чёрное лоно, где всё исчезает и ничего не рождается…
И вот всё ушло, осталась только она. Единая, как темнота, связавшая небо и землю.
Он ни о чём не жалел…
…Я встала. Алые перчатки до локтей пылали на моих руках, алые мазки обжигали полураскрытые губы. Эту кровь не смыть. Она вечно со мной. Но я и не хотела.
Я опустила веки, смакуя, вспоминая, прислушиваясь к собственному телу. Моё сердце отстукивало новый ритм; новая жизнь оживила мою смерть.
Мир вокруг был цельным сияющим чёрным янтарём.
Мир был моим. В эту ночь и во все бесконечные ночи. Вчера и сегодня, и завтра…
Завтра явится новый отважный герой, чьё сердце томится по невозможному. Новый принц, жаждущий постичь непостижимое, совершить невероятное, разрушить весь мир и разбудить поцелуем ту, что спит от рассвета и до заката вот уже много веков…
И он тоже найдёт то, что ищет.
Так было сто лет назад, так есть и так будет…
Но об одном только старые сказки молчат. Чтобы разбудить спящую принцессу, нужно заснуть самому.
Навсегда…
Спокойной ночи, прекрасный принц.
Когда-то она была другой. Когда-то её называли иначе. Но это время ушло без возврата, как уходит под землю дождевая вода — питать незримые запутанные корни.
Теперь у неё было новое имя. Имя, вобравшее в себя все вздохи и шёпоты леса. Такое же нежное, манящее сплетение звуков; но где-то в глубине, в чаще, за спиной таится угроза. Где-то тяжёлые когти царапнули дёрн, листья увяли в горячем дыхании, или змея со свистом окольцевала камень. И вновь, как ни в чём не бывало — пасторальное рукоплескание деревьев. Только в висках затаились холод и боль.
Таким был её лес. Таким было её имя. Такой была она сама.
Это должно было случиться сегодня. Совсем скоро. Она это знала.
Небрежно, почти равнодушно, она взяла привязанное к поясу зеркало в простой деревянной оправе, потемневшей от времени. Каждый раз, когда она смотрела в зеркало, первым выражением, пойманным стеклом, было недоверие. Брови вскинуты, зрачки расширены. Как, всё ещё я? Всё ещё такая? Всё то же полудетское лицо с округлым подбородком и беспомощными мягкими губами?
Волосы цвета древесной коры, пышные, как дубовая крона. Вдоль пробора серебрится полоска света. И глаза — то карие, то чёрные, то золотистые, то…
Она вздрогнула, зеркало скользнуло из руки. Вдалеке послышался конский топот.
Она вскинула голову, сузила веки, провела рукой по бархату платья. Ей нравилась эта мода — прямые, ниспадающие складки, округлые, как колокола соборов.
Что ж, она выглядит именно так, как и надо. Прекрасная дама, воплощение невинности. Не хватает лишь благородного воина.
Он был рядом. Она ощущала это всем существом. И он не проедет мимо этой поляны. Все дороги ведут в Рим, солнце всегда садится на западе, а мотыльки неизменно летят к горящей свече.
И в этот же миг на поляне, тлевшей в огне вечерней зари, показались они — и замерли скульптурной композицией.
Сначала её восхищённый взгляд был прикован к коню. Великолепный гнедой скакун, лёгкий, порывистый, как тетива. Его шея, изгибаясь, трепетала упругой морской волной.
Затем, почти неохотно, она взглянула на всадника. Молод, силён — это прекрасно. Даже слишком молод — не больше двадцати, хотя… Руки, сжимавшие повод — грубоватые, но ловкие. В седле сидит не изящно, но зато уверенно. Рыжеватая прядь прилипла к вспотевшему лбу. В глазах было всё, что угодно, кроме ума. Но, в конце концов, она не собирается вести с ним философские дискуссии.
Он весь был в какой-то грязи, коричневая кожаная куртка протёрлась, сапоги давным-давно ни на что не годились. Что же, в этом есть своя романтика. Истинный рыцарь, запылённый в дальних странствиях. Именно то, что нужно. И, главное, у него был меч. Это было и плохо, и хорошо.
Всё время, пока она его изучала, стараясь не упустить ни одной детали, он тоже смотрел на неё. Почти не моргая, слегка приоткрыв большой беспомощный рот. Интересно, о чём он думал в эти минуты. Впрочем, нет. Скорее всего, это нисколько не интересно.
Он соскочил с коня — мешковато, по правде сказать, но спишем это за счёт его волнения. Церемонно раскланялся. Вернее, попытался. Нет, церемонии явно не его стихия.
— Госпожа, — произнёс он, наконец, высоким срывающимся голосом. — Что вы делаете одна в таком глухом и опасном месте? Вы заблудились? Если так, то позвольте предложить вам мою помощь. Я весь к вашим услугам.
Прекрасное начало.
— Нет, сударь, — она улыбнулась и слегка качнула головой. — Я не заблудилась, и помочь вы мне не можете. Лучше покиньте скорее это проклятое место. Я это сделать уже не могу.
— Но почему? — вскричал он в возбуждении. Чудесный мальчик, как хорошо подаёт он реплики.
— Дело в том, что я пленница. — Это было сказано именно так, как надо: тонкое, как паутина, сочетание смирения, беспомощности и несломленной гордости. А за этой вуалью — явственный призыв о помощи. — Видите это? — Она приподняла руку. На запястье сверкнул в лучах заходящего солнца узкий браслет из чистого золота. От него отходила и терялась в траве золотая цепочка.
— Много лет назад меня похитило чудовище, живущее в этом лесу, в той пещере. — Почему правда порой звучит столь нелепо? Она махнула рукой туда, где за испуганно столпившимися серыми осинами чернел, как огромная, вечно раскрытая пасть, вход. Вход в никуда. — Теперь я его игрушка, и не могу отойти от пещеры дальше, чем на длину цепочки.
