— Ну и какого хрена ты это сделал?
— Что? Купил билет?
— Ну да. Ладно бы еще до конечной взял, а так все равно ведь поймают.
— Я — не ты.
— Что?
— Ты меня с собой не сравнивай.
— Да что такого-то?.. Он же расселся там... Ему хоть фоткой короля маши — ничего не заметит.
— Да ладно, ладно. Не ори так.
— Что, думаешь, он за нами побежит?
Прежде чем они открыли двери на перрон, Морган сложил ладони рупором и заорал на весь зал: «Держи их! Держи! Зайцы!»
Ларри нырнул в дверь и сделал несколько шагов в сторону перрона. Когда Морган нагнал его, он сказал:
— Ведешь себя как дитя малое!
— Ага. Ну, рассказывай. Так что там за дела-то?
Ларри еще в ночи позвонил Моргану и вкратце изложил то, что Гёста рассказал ему по телефону за десять минут до этого. Они договорились встретиться в метро рано утром, чтобы поехать в больницу.
Он еще раз повторил всю историю от начала до конца. Виржиния, Лакке, Гёста. «Скорая», забравшая Виржинию вместе с сопровождавшим ее Лакке. Чуть приукрасил красочными подробностями, и к тому времени, как он закончил, подъехал поезд в сторону центра. Они вошли, заняли по два сиденья, развернутых друг к другу, и Ларри завершил историю словами:
— И они уехали под рев сирен.
Морган кивнул, погрыз ноготь большого пальца, поглядывая в окно, когда поезд выехал из туннеля и остановился на Исландсторьет.
— Ну и что на них нашло?
— Ты про котов? Не знаю. Взбесились, что ли.
— Все сразу?
— Ну да. А у тебя есть другая версия?
— Да нет. Вот твари. Лакке себе небось места теперь не находит?
— Мм. Он и раньше-то не того. Ну, последнее время.
— Это да, — Морган вздохнул. — Жаль Лакке вообще-то. Надо бы... не знаю... помочь, что ли.
— Виржинии, думаешь, легче?
— Нет, конечно. Но травма это как-то... все равно что болезнь. Тут все понятно. Лежишь себе. А вот сидеть рядом и... Не знаю, последний раз он был вроде как совсем не в себе. Что он там нес? Про оборотней, что ли?
— Вампиров.
— Ну да. Не сказать, чтобы это было признаком особого душевного здоровья.
Поезд остановился на станции «Энгбюплан». Когда двери закрылись, Морган добавил:
— Ну вот. Теперь мы в одной лодке.
— Мне кажется, они не так придираются, когда две зоны пробиты.
— Это тебе только кажется.
— Видел последний рейтинг леваков?
— Видел, видел. Ничего, к выборам сравняются. Знаешь, сколько людей в душе остаются социал-демократами, — сначала трясут предвыборными листовками, а потом все равно голосуют по велению сердца.
— Ага, это ты так думаешь.
— Нет. Я точно знаю. В тот день, когда коммунистов попросят из правительства, я поверю в вампиров. Хотя че тут верить: вон умеренных вокруг пруд пруди. Буман и компания, сам знаешь. Вот кто настоящие кровососы-то.
Морган оседлал своего конька. Где-то в районе Окесхува Ларри перестал слушать. У оранжереи стоял одинокий полицейский и смотрел в сторону метро. Ларри почувствовал укол беспокойства при мысли, что не доплатил за проезд, но, вспомнив, что там делает полиция, тут же успокоился.
Впрочем, вид у полицейского был довольно скучающий. Ларри расслабился; отдельные слова бесконечного монолога Моргана время от времени просачивались в его сознание, пока поезд громыхал дальше в сторону Саббатсберга.
*Без пятнадцати восемь, а медсестра все не шла.
Грязно-серая полоска на потолке превратилась в светло-серую, и теперь жалюзи пропускали достаточно света, чтобы Виржиния ощущала себя, как в солярии. Разгоряченное тело пульсировало, но не более того. Хуже уже не будет.
Лакке лежал и посапывал в соседней кровати, пожевывая губами во сне. Она была готова. Если бы она могла дотянуться до кнопки вызова сестры, она бы это сделала. Но руки ее были по-прежнему привязаны к кровати, и оставалось только набраться терпения.
Она принялась ждать. Жар, обжигавший кожу, был мучителен, но не невыносим. Бороться со сном было куда тяжелее. Стоило лишь на минуту расслабиться, как дыхание прекращалось, свет в ее сознании начинал стремительно меркнуть, и приходилось широко распахивать глаза и мотать головой, чтобы он снова включился.
В то же время необходимость быть начеку была для нее посланием свыше — она не давала ей думать. Все ментальные усилия уходили на то, чтобы не заснуть. Места для сомнений, раскаяния или поиска альтернатив уже не оставалось.
Ровно в восемь вошла сестра.
Когда она открыла рот, чтобы произнести «Доброе утро!» или что уж там говорят медсестры по утрам, Виржиния прошипела:
— Тсс!
Рот медсестры захлопнулся с удивленным щелчком, она нахмурила брови, подошла в сумеречном свете к постели Виржинии, склонилась над ней и сказала:
— Так, ну и как мы...
— Тсс! — прошептала Виржиния. — Извините, не хочу его будить. — Она мотнула головой в сторону Лакке.
Сестра кивнула и понизила голос:
— Понятно. Но мне нужно померить вам температуру и взять анализ крови.
— Хорошо. А вы не могли бы... выкатить его отсюда?
— Выкатить?.. Так мне его разбудить?
— Нет. Просто выкатить его кровать.
Сестра взглянула на Лакке, будто решая, возможно ли вообще то, о чем ее просят, затем улыбнулась и ответила, покачав головой:
— Думаю, в этом нет необходимости. Измерим температуру орально, если вы стесняетесь...
— Не в этом дело. Пожалуйста, вы не могли бы... просто сделать, как я прошу?
Медсестра бросила взгляд на часы:
— Вы меня извините, но у меня есть и другие пациенты, которые...
Повысив голос насколько это было возможно, Виржиния прошипела:
— Умоляю вас!
Медсестра отступила на шаг назад. Ей явно сообщили о ночных событиях. Глаза скользнули по ремням, стягивающим руки Виржинии. Вид ремней ее немного успокоил, и она снова приблизилась. Теперь она говорила с Виржинией, как если бы та была умственно отсталой.
— Видите ли, я... мы... Чтобы иметь возможность вам помочь, нам нужно...
Виржиния закрыла глаза, вздохнула и смирилась. Она произнесла:
— Вы не могли бы поднять жалюзи?
Медсестра кивнула и подошла к окну. Когда она отвернулась, Виржиния, дернувшись всем телом, скинула одеяло и теперь лежала в постели обнаженная. Затаила дыхание. Зажмурилась.
Конец. Вот теперь она была бы не прочь отключиться. Она попыталась вызвать то состояние, с которым боролась все утро. Бесполезно. Вместо этого случилось то, о чем так часто говорят: вся жизнь пронеслась у нее перед глазами, как кинопленка.
Птенец, которого я держала в картонной коробке... Запах свежевыглаженного белья в прачечной... Мама, выпекающая булки с корицей... Папа, запах его трубки... Пэр... Домик в деревне. Мы с Леной, гигантская лисичка, которую мы нашли в лесу тем летом... Тед с перемазанными черничным вареньем щеками... Лакке, его спина... Лакке.
Глухой треск поднимающихся жалюзи — и она погрузилась в море огня.
*Как всегда, в десять минут восьмого его разбудила мама. Как всегда, Оскар встал, позавтракал, оделся и, как всегда, в половине восьмого обнял маму, провожая ее на работу.
Все как всегда.
Он, конечно, испытывал беспокойство и дурные предчувствия — но для первого учебного дня после выходных в этом тоже не было ничего необычного.
Оскар положил в сумку учебник по географии, атлас и невыполненную домашнюю работу, и в семь тридцать пять он был собран. До выхода оставалось пятнадцать минут. Может, сделать эту чертову домашнюю работу? Да ну, нет сил.
Он сел за письменный стол и уставился в стену.
Значит, он все же не заразился? Или это просто инкубационный период? Нет. Тот мужик... У него это заняло всего несколько часов.
Я не заражен.
Ему следовало бы испытывать радость, облегчение. Но он ничего не чувствовал. Зазвонил телефон.
Эли! Что-то случилось...
Он бросился в прихожую, схватил телефонную трубку.
— Оскар!
— Э-э-э... Здравствуй, сын.
Папа. Всего лишь папа.
— Привет.
— Э-э-э... Ты, значит, дома?
— Убегаю в школу.
— Да-да, тогда не буду тебя... Мама дома?
— Нет, ушла на работу.
— Ну да, я так и думал.
Оскар сразу все понял. Вот почему он позвонил в такое неподходящее время — он знал, что мамы не будет дома. Папа прокашлялся.
— Слушай, я это... Я что хотел сказать... Как-то у нас в субботу вышло неважнецки.
— Да.
— Да. Ты маме рассказал?
— А сам-то как думаешь?
На том конце трубки стало тихо. Только статическое шуршание телефонных проводов длиной в сто километров. Он представил себе нахохлившихся ворон, сидящих на проводах, пока под их когтями проносятся сотни разговоров. Папа снова прокашлялся.
— Короче, я это... спросил про коньки — они твои.
