Мы еще немного посидели под ласковым солнцем.
– А потом я объявил о своем уходе со сцены и имел удовольствие видеть, как меня ставят в один ряд с великими. За последнее время очень мало кто из писателей удостоился столь пышных проводов. Преотличные вышли похороны! Я был, что называется, совсем как живой. И это еще долго не смолкало. «Если бы он написал еще одну книгу! – вопили критики. – Вот это была бы книга! Шедевр!» Они задыхались от волнения, ждали. Ничегошеньки они не понимали. Еще и теперь, четверть века спустя, мои читатели, которые в ту пору были студентами, отправляются на допотопных паровичках, дышат нефтяной вонью и перемазываются в саже, лишь бы разгадать тайну – отчего я так долго заставляю ждать этого самого «шедевра». И – спасибо Джону Оутису Кенделлу – у меня все еще есть кое-какое имя. Оно тускнеет медленно, безболезненно. На следующий год я сам бы убил себя собственным пером. Куда как лучше отцепить свой тормозной вагон самому, не дожидаясь, когда это сделают за тебя другие. А Джон Оутис Кенделл? Мы снова стали друзьями. Не сразу, конечно. Но в тысяча девятьсот сорок седьмом он приезжал со мной повидаться, и мы славно провели денек, совсем как в былые времена. А теперь он умер, и вот наконец я хоть кому-то рассказал все как было. Что вы скажете вашим городским друзьям? Они не поверят ни единому вашему слову. Но ручаюсь вам, все это чистая правда. Это так же верно, как то, что я сижу здесь сейчас, и дышу свежим воздухом, и гляжу на свои мозолистые руки, и уже немного напоминаю выцветшие предвыборные плакаты той поры, когда я баллотировался в окружные казначеи.
Мы стояли с ним на платформе.
– До свиданья, спасибо, что приехали и выслушали меня и позволили мне выложить всю мою подноготную. Всех благ вашим любознательным друзьям! А вот и поезд! И мне надо бежать – мы с Леной сегодня после обеда едем по побережью с миссией Красного Креста. Прощайте!
Я смотрел, как покойник резво топал по платформе, так что у меня под ногами дрожали доски, как он вскочил в свой древний «форд», осевший под его тяжестью, и вот уже нажал могучей ножищей на стартер, мотор взревел, Дадли Стоун с улыбкой обернулся ко мне, помахал рукой – и покатил прочь, к тому вдруг засверкавшему всеми огнями городу, что называется Безвестность, на берегу ослепительного моря под названием Былое.
Большой (англ.).
Сеть клубов по всему миру для бизнесменов и представителей свободных профессий.
Длинный мексиканский шарф.
Добрый день, сеньора и сеньор! (исп.)
Мумии (исп.).
Да (исп.).
Будьте любезны, я хотеть видеть мумии (исп.).
Я говорить испанский очень плохо (исп.).
Здесь: рабочий (исп.).
Приятели (исп.).
Видите? (исп.)
Мать и отец (исп.).
Мамочка (исп.).
Ребенок (исп.).
Ужасная смерть (исп.).
Мексиканское блюдо: толченая кукуруза с мясом и красным перцем.
Блинчик с острой мясной начинкой.
Сеньора, будьте любезны! (исп.)
Аптека (исп.).
Вы говорите по-английски? (исп.)
Мексиканская народная песня.
Песня в стиле кантри «Теннесси-вальс» не имеет, естественно, никакого отношения к Теннесси Уильямсу.
«Конец века» (фр.) – литература и искусство 1890-х; декадентство.
Речь, вероятно, идет о второй и третьей частях «Божественной комедии» Данте.
Непереводимая игра слов. Искажена (что не отражается на произношении) фамилия немецкого психиатра Краффт-Эбинга, чем подчеркивается ее созвучие с английскими словами. В результате название статьи можно понять как «Все ли еще экзистенциален экзистенциализм, или это ремесло приходит в упадок?».
Сухое солоноватое печенье.
Максфилд Парриш (1870–1966) – американский художник и иллюстратор.
Ценитель искусства (ит.).
Произведение искусства (фр.).
Джон Генрих Фузели (1742–1825) – английский художник, иллюстратор и эссеист.
Господи, помилуй! (греч.)
