Буду наблюдать…
2
Юра Хорь сидел в оцепенении довольно долго. В холле пробили часы, извещая о том, что наступила полночь, последние посетители кафе потянулись к выходу, будто нарочно замедляя шаг, когда оказывались поблизости. Один не ушёл. Стоял рядом, пока Юра не поднял глаза.
— Твоя жена наверху, — сказала Саша. Она не спрашивала, она утверждала.
— Думал, вы с нами больше не разговариваете, — холодно сказал Юра, хотя у него не было повода злиться на эту женщину. Только на себя.
— И даже несмотря на это, мы всё ещё на «ты», — Саша возвышалась над ним, невозмутимая, как гора. — Можно мне присесть?
— Присаживайся, — Юра махнул рукой, что должно было означать «чего уж там… что было, то прошло».
Александра уселась на круглый стул и поджала под себя ноги, девочка-овечка, которой молодой человек купил первый в её жизни коктейль. Было в её позе что-то неестественное.
— Она очень расстроена. Я чувствую это даже через стену. Через несколько стен.
— Ты что, телепат?
Она похлопала себя по бокам и улыбнулась:
— Просто в большом теле умещается больше добросердия и отзывчивости. Скажем так, я верю, что любая душа испускает радиоволны, и чтобы поймать их и расшифровать, не нужен какой-то специальный ключ или радар на башке. Даже то, что твоя жена изрядно меня обидела, не меняет дела. Я довольно отходчива. А ты… за что ты на неё так обижен?
— За что? — Юра снял очки и сунул кончик дужки в рот. Расплывчатые пятна света, блуждающие по потолку, навевали неприятные ассоциации. Казалось, из них вот-вот потянутся к его горлу измазанные в земле руки. — Да всякое было.
Александра положила руки на стол, покачивая двумя большими пальцами салфетницу.
— Сформулируй, — попросила она.
— Я не хочу. Это наше дело.
— И всё же. Попытайся. Я позволяю себе вмешиваться в чужие отношения только, когда вижу шанс вытянуть парочку хороших людей из дыры, в которую они угодили.
Юра решил, что хватит с него подобных разговоров, но неожиданно для себя ответил:
— Она злила меня всю жизнь. Любому терпению рано или поздно приходит конец.
Александра улыбнулась краешком рта.
— Ты серьёзно, милый? Именно здесь и сейчас ты решил выяснить отношения? Подумай хорошенько. Разве здесь идеальное место для семейных ссор?
— Эта сырость, — Юра помассировал виски, — сводит меня с ума. И ещё всё, что случилось сегодня… Виль Сергеевич, кажется, попал в беду. Я вызвал полицию, но боюсь, они не успеют разобраться в ситуации.
Он слишком поздно вспомнил, как Саша относится к полному детективу. «Тайны здесь не из тех, что должны быть кому-то интересны», — вроде бы сказала она недавно. И ещё это зловещее пророчество: — «Его накажут». Прикусил язык, но было уже поздно.
— Сейчас просто не до детских глупостей, — пробормотал он, надеясь поскорее свернуть этот неловкий разговор. — Алёнка очень капризная. Из-за врождённой патологии она не может забеременеть, и это, кажется, сильно на неё давит. Если бы мне сказали об этом год назад, я бы ни за что не поверил: она никогда не хотела детей. Один-единственный невинный намёк мог отправить меня на пару ночей на диван в гостиной.
Саша молчала, глядя на него. Было в белом, похожем на фарфоровую чашку, лице что-то тревожащее. Струйка ледяного воздуха посреди жаркого лета. Что-то, что ускользало от внимания Юры. Возможно, это просто паранойя, возможно, накопившаяся усталость даёт о себе знать.
Мужчина надел очки и ещё раз внимательно осмотрел лицо своей собеседницы. Она явно готовилась ко сну. Ни следа косметики, лоб намазан чем-то жирным, волосы завязаны сзади в тугой и непритязательный узел. Серёжек тоже нет. Толстая шея терялась в вороте простой рубашки в мелкую белую клетку. Две верхних пуговицы расстёгнуты, на белой коже блестела серебряная цепочка. Юра был на все сто уверен, что это крестик — и всё же вспомнил о странной подвеске, что осталась в нагрудном кармане его пальто.
Когда молчание стало невыносимым, он резко поднялся. За стойкой никого не было — персонал давно отправился спать, — но, войдя на кухню, Хорь сразу увидел кувшин с водой, специально оставленный для таких вот припозднившихся посетителей. Он наполнил два стакана, вернулся с ними за стол. Промочив горло, сказал:
— Хорошо. Я отвечу тебе. Нет, сейчас не лучшее время и место для того, чтобы шевелить угли в нашем семейном очаге. Но, как правило, подходящего времени для этого просто не бывает. И если кочерга попалась под руку именно сейчас — почему бы ею не воспользоваться?
— Давай я расскажу тебе одну историю.
Его катапульта была уже заряжена колкостью. После неуклюжих попыток защититься, Хорь жаждал перейти в контратаку.
— О том, как жить в гостиничном номере не один год и не разориться?
Но Саша отреагировала совершенно спокойно.
— Именно об этом, — сказала она. — О том, кто я такая и что здесь делаю.
Контратака захлебнулась.
— Внимательно слушаю, — покорно сказал Юра.
Откуда этот странный звук? Будто куда-то с хлопком всасывается воздух. Наверное, на кухне барахлит кран. Было ли это тем, что действовало ему на нервы с самого начала разговора? Пожалуй, нет. Не то. Что-то другое…
— Я приехала сюда в две тысячи втором, — тем временем сказала Саша.
— Значит, больше чем год.
— Гораздо больше. И сразу отвечу на твой вопрос: Пётр Петрович берёт деньги только с вас, — её глаза стали жёсткими. — С тех, кто ещё не высосан до конца. Кто ещё может послужить великой глотке.
— Да что у вас здесь, общество гурманов?
— Не перебивай, пожалуйста. Всем остальным позволяется жить в номерах, сколько они захотят, и у нас нет никакого желания уезжать куда-то, где придётся начать всё сначала. Места хватает всем. В доброй половине гостиницы живут только пауки да мухи. Мы создаём здесь видимость жизни, служим…, - неясное чувство отразилось на её лице, — Твоя жена не промахнулась с замечанием про режиссёра и актёров. Если продолжить её мысль, тогда мы — то есть я, Вениамин, Нурлаз, даже тихоня Лена, все — не более чем декорации. Но к этому мы ещё вернёмся. Сначала обо мне. Я приехала сюда в две тысячи втором году, чтобы забрать из детского дома своего сынишку.
Этот факт почему-то поразил Юру больше, чем сумасшедшие цифры.
— У тебя есть сын?
— Был. Я приехала четвёртого октября. Тридцать первого сентября его не стало.
Юра помолчал. Ему стало неловко. Подумать только, они с Алёной вели себя с этой женщиной возмутительно панибратски, смеялись и шутили над ней, воображая что существует какой-то заговорщицкий кружок, следующая ступень после бабушек на лавочке у подъезда, который от нечего делать придумывает себе правила и, забываясь, требует от других подчинения им… На то, чтобы занимать один и тот же номер отеля тринадцать лет с того момента как погиб твой сын, нужно недюжинное мужество. Хотя, прежде всего, конечно, нужна причина.
Саша смерила Юрия испытующим взглядом и продолжила:
— Ты, наверное, хочешь спросить, что он делал в детском доме. Как туда попал. Я расскажу. Дело в том, что я взяла на себя смелость решать, в каком мире будет расти мой сын. Я выбрала неполную семью и адские муки, которые были приготовлены его мамочке, против мира побоев и бесконечного зла, что устроил моему малышу отец. Так уж вышло, что некоторые мужчины рождаются чудовищами, и чудовищность их сидит под кристально-белой скорлупой. Я поняла это, но слишком поздно. Он не желал отпускать от себя ни меня, ни тем более малыша. Однажды ночью я подсыпала ему в воду снотворное, а потом задушила подушкой.
Она перевела дыхание. Юра сидел прямо и смотрел на неё во все глаза. Большая стрелка круглых часов на одной из стен встала в позу восклицательного знака. Страницы журнала на столике у входа, к которому учитель сидел лицом, шевелил вентилятор, который никто так и не выключил.
Пухлые губы Александры тронула улыбка.
— Даже под феназепамом он брыкался, что твой конь, но я уже тогда была не пушинкой. И конечно, кое-чего не учла. Я действовала на эмоциях и, как любой преступник, не думала о последствиях. Перед этим он сильно меня избил, и моему адвокату удалось убедить судью, что это было… чем-то, вроде самообороны. Однако убийство остаётся убийством, даже в состоянии аффекта. Мне дали восемь лет. Не буду рассуждать о незащищённости слабого пола перед мужчинами-тиранами и о недостатках судебной системы — для меня всё это давно в прошлом. У нас не было родственников, кроме мамаши моего мужа, ещё более невменяемой, чем он, и Егорку отправили в детский дом. Я не думала о последствиях, но помню, в ту бессонную ночь после оглашения приговора попыталась убедить себя, что ему там будет лучше, чем с отцом. Да, наверное, меня можно назвать оптимисткой…
