Станция Харьков.
Она возникла из хлещущей черной полярной ночи, словно какой-то футбольный стадион в мертвом центре этого ледяного белого небытия... внезапный оазис огней, машин и цивилизации. Дом Тарга и метеорологический купол. Электростанция и буровая вышка. Обсерватории и хранилища. Большая часть всего этого соединена паутиной трубопроводов, размеченными дорожками и сигнальными огнями. Все это увенчано антеннами, ветряными турбинами и тарелками радаров. Хозяйственные постройки и хижины разбросаны во все стороны. И, далеко слева, занесенная взлетно-посадочная полоса, на которой должны были появиться самолеты весной. Автономное сообщество, запертое в этой вечной глубокой заморозке. А что касается помощи из внешнего мира, то с тем же успехом она могла бы находиться в центре марсианской пустыни. Потому что, если бы вы думали об эвакуации или спасении, вы бы получили ее так же быстро, как и на Красной планете.
Он медленно вел "Снежного Кота", счастливый тем, что вернулся, и в то же время его преследовало то, что он видел перед собой, как будто это была не антарктическая исследовательская станция, а запретная земля для погребения, ледниковое кладбище, возникшее из древнего ледникового поля, врата распахнуты настежь. Один лишь вид этого заставил страх подняться в нем, как паводковые воды, утопив его в собственном сладко-горячем страхе. К этому моменту он уже не боялся признаваться себя в подобных чувствах. Его интуиция подсказывала ему, что он вляпался во что-то плохое, и он не сомневался в этом, он принимал пророчество.
Хейс остановил "Кота" перед домом Тарга и не двигался с места, ощупывая станцию и позволяя ей рассказывать ему. Он не мог отделаться от мысли, что станция Харьков окутана той же атмосферой, что и разрушенный город Старцев сейчас... токсичной и духовно прогорклой.
Шарки и Хейс вышли из снегохода, и, хотя и не признались в этом друг другу, почувствовали, как страх, агония и паранойя этого места собираются в единый первобытный крик, который они могли слышать только в своем сознании.
Но это было реально. Было явно. Было ощутимо.
Они могли слышать это в ветре и чувствовать это в своих душах. Поэтому они были готовы к худшему, когда вошли в Дом Тарга. Первым пришла вонь... крови, мяса и опорожненных кишок. Смерть. Смрад смерти был таким густым и полным, что они почти не могли думать, просто вдыхая его.
"Нет", - сказала Шарки. "О, Боже мой, нет..."
Но на Южном полюсе не было бога. Только холод, ветер и белизна, хищный древний разум, который всегда был голоден, чей желудок никогда не был полон.
И здесь, в кают-компании, он пировал.
Все сидели за столами, как будто их позвали на групповое собрание. И, возможно, так оно и было. У всех выбиты глаза из орбит, мозги сварены до состояния рагу. Их белые лица были забрызганы кровью и жидкостью, они превратились в визжащие маски боли и ужаса. Все они. Как будто один дьявольский разум захватил их сразу и опустошил их разумы одним общим махом. Здесь были все, в морге, освещенном электрическим светом: Рутковский и Корицкий, Содермарк и Стоттс, даже Паркс и Кэмпбелл с буровой вышки, а также еще дюжина ученых и контрактников.
Да, там были все, кроме ЛаХьюна.
- Мы... мы должны его найти, - сказала Шарки, сглатывая, затем снова сглатывая. - Мы должны поймать его, прежде чем он уйдет отсюда. Он направится на другую станцию... может быть Восток или Амундсен. Он не остановится, пока не сделает это, и они ему не позволят.
Она попала в объятия Хейса, а он - в ее, и они соединились вместе в этом зловонном, ужасном морге. Необходимость в прикосновении и объятиях, необходимость напоминать друг другу, что они все еще живы и все еще люди. В этом была сила. Сила в том, кем и чем они были, а не в том, какими их хотели видеть эти чертовы Старцы. Они были друг у друга, и у них были чувства, и эти чувства были настоящими и сильными, они смазывали их полозья, питали их двигатели и помогали им пройти через все это до сих пор. Они решили, что смогут выжать из них еще несколько часов.
- ЛаХьюн отослал нас специально, Элейн, - сказал Хейс. - Он хотел, чтобы мы убрались с дороги, чтобы удрать. Возможно, он уже был заражен несколько дней или неделю, или, черт возьми, кто знает?
- Он не думал, что мы выйдем из города живыми.
Она огляделась вокруг, изучая ночь, прижимающуюся к окнам и покрывающую стекла своим холодным дыханием.
- Они умерли не так давно... возможно, он все еще здесь.
Хейс на это рассчитывал.
Если бы ЛаХьюн уже сбежал, это означало бы, что им придется преследовать его. Выйти на полярное плато, мчаться за ним, пытаясь догнать его прежде, чем он достигнет станции Амундсен-Скотт или русского лагеря Восток. Оба находились на расстоянии сотен и сотен миль. Если бы они поймали его, это было бы опасно, а если бы не поймали? Еще хуже. Поломка при температуре ниже ста градусов означала смерть через два часа, независимо от того, как вы были одеты и насколько горячими были ваши маленькие ручки.
Это был факт.
Поэтому они либо останавливали его сейчас, либо позволяли гонке начаться. Хейс представил, как они прибывают сразу за ним на Амундсен, стреляют в него, пытаются убить его, как те норвежцы в "Нечто", пытающиеся убить зараженную собаку. Он полагал, что с ними будет тоже самое, что и с предполагаемыми нападавшими в фильме: ЛаХьюн будет спасен, а Хейс и Шарки будут застрелены, как бешеные собаки.
Итак, они начали обыскивать станцию, и пока вы этого не сделали, вы забывали, насколько велик и обширен был Харьков. Сколько там было оранжево-полосатых зданий. Сколько чертовых мест, где можно было спрятаться. Без главных зданий, таких как электростанция, дом Тарга или метеорологический купол, у вас были десятки и десятки маленьких вагончиков, складов и лачуг. У вас был склад топлива, гараж и служебные ангары, трубопроводы размером с человека, которые соединяли их, как артерии подо льдом. Летом с двадцатью мужчинами это можно было сделать за час. Посреди бесконечной полярной ночи это
